За линией фронта - [15]
Нет, она не может быть предательницей.
— Хлопцы идут! — раздается громкий голос Ревы.
На дороге — Ларионов и Абдурахманов. Чапова нет.
— За смертью вас посылать! — набрасывается на них Рева.
Ларионов докладывает, что они благополучно добрались, хозяйка их хорошо встретила, усадила обедать…
— Смотри, комиссар! — теперь уже не на шутку негодует Рева. — Мы их ждем, пояса подтягиваем, а они обедают!.. Чапов где? — допытывается он. — Вареники доедает?
Ларионов все так же невозмутимо и обстоятельно рассказывает: когда они сидели за столом, хозяйка обмолвилась, будто сегодня видела на лесной дороге подорванную легковую машину с антенной. Чапов, услышав, даже есть бросил, тут же переоделся в гражданскую одежду и ушел с Таней. «Раз есть антенна, значит, и приемник», — заявил он…
— Неужели мы скоро, наконец, узнаем о фронте? — вырывается у Пашкевича.
— А вы где задержались? — спрашиваю Ларионова.
— Хозяйка готовила вам гостинцы, — отвечает он, протягивая небольшой мешочек. — Когда же собрались уходить, видим — немцы во двор входят. Мы назад. Хозяйка успела нас в конюшне запрятать. Там и сидели, пока немцы не ушли. Потом выпустила и говорит: «Скорей, скорей, они сейчас вернутся, молоко принесут кипятить». Мы и пошли… На обратном пути маленько заплутали, — сконфуженно добавляет он.
Мы еще не успели приняться за гостинцы, как является Чапов. На нем широченный, не по росту, пиджак и необъятные брюки. В руках прутик.
— Це приемник, товарищ лейтенант? Чи только антенна? — ехидно спрашивает Рева, показывая на прут.
— Не успел. Сняли. Самые важные части сняли, — с грустью говорит Чапов и зло отбрасывает прут в сторону. Потом садится рядом с нами и рассказывает. — Понимаете, товарищ комиссар, возвращаюсь от машины, вхожу в хату, а за столом сидят два фашистских офицера. Хочу незаметно юркнуть из хаты, но один из них, высокий такой, уставился на меня и глаз не спускает. Стою, как пень, и вид у меня, надо думать, дурацкий. Что делать?
Вдруг подходит ко мне хозяйка и ни с того ни с сего ругаться начинает. «И в кого только такой уродился, прости господи! Весь день шлялся, а в хате воды нет. Ну чего стоишь?» И сует мне с Таней два ведра. Взяли ведра, вышли. Я воду набираю из колодца, а сам одним глазом смотрю назад. Вижу, высокий офицер стоит на крыльце и наблюдает за мной. Рука в кармане. Нет, не убежишь. А в хату страсть как не хочется возвращаться. Вылил воду из ведра, выругался — грязная, мол, вода — и снова набрал. Офицер по-прежнему стоит, не шелохнется. Ничего не поделаешь, вернулся, поставил ведра, а хозяйка снова на меня: «Дрова где? Господам офицерам, может, еще обед потребуется сварить, а в хате ни полена». Дает нам с Таней топор и веревку. «Сушняк, говорит, рубите. Сырья мне не надо». Идем к лесу. Таня бледная как смерть. Только за первую сосенку зашли, шепчет: «Беги!» Я так припустил, как за всю свою жизнь не бегал.
— Эх ты, радист! — дружески хлопая Чапова по плечу, замечает Рева. — Садись, браток, подкрепись гостинцами: после бега оно дуже полезно.
— Зачем, товарищ капитан? Пойдем к Еве обедать. Она ждет нас. А начнем есть — только аппетит перебьем. Тетушка, небось, наварила, напекла.
— Да ты что, в уме, землячок? К черту в пекло лезть?
— А шинель моя? Автомат? Ведь все там. Не могу же я вот в этом, — и Чапов растерянно показывает на свой костюм. — Да и немцы давно ушли, — уговаривает он. — Не задержатся они: их двое, вокруг лес.
— А может, правда, комиссар? — говорит Рева. — На пару фашистов счет дополним и по-людски выспимся?
К дому Евы подходим под вечер. Он стоит посреди окруженной сосняком полянки, одной стороной примыкающей к лесной дороге. Проторенная тропинка тянется от дороги к дому. У тропинки лежит расстеленный на траве холст.
Несколько минут мы ждем в сосняке. Тишина. Дом кажется нежилым.
Дверь, наконец, открывается. Из нее выходит женщина лет тридцати. Из-под короткого серого ватника видно платье — синее в белый горошек. На ногах сапоги, измазанные глиной. В руках ведро и лопата.
Она неторопливо копает недалеко от колодца картофель и тихо поет:
Накопав полведра, все так же медленно идет вдоль опушки, и я слышу уже не пение, а тихий речитатив:
Хозяйка, очевидно, одна. Даю знак Чапову.
— Ну вот, жив-здоров, значит, — радостно приветствует его хозяйка. — А мы с Таней уж всякое передумали. Заходи, заходи в хату.
Выходим из сосняка. Хозяйка приветливо здоровается с нами. Из хаты выбегает Таня, и они наперебой рассказывают нам, как переволновались за Чапова.
— Уж я собралась было идти за товарищем лейтенантом, — говорит Таня, — да офицеры не пустили. Испугались, видно: наспех выпили молоко и укатили.
— Да вы заходите, заходите, товарищи, — приглашает хозяйка. — Я сейчас.
Она отходит в сторону и начинает аккуратно перекладывать холст поперек тропы.
В сосняке раздается девичий голос:
— Домой, Машка! Домой!
На полянке появляется Невысокая худенькая девушка и гонит перед собой козу: Заметив нас, не здороваясь, закрывает козу в сарае и уверенно входит в дом.
Партизанские командиры перешли линию фронта и собрались в Москве. Руководители партии и правительства вместе с ними намечают пути дальнейшего развития борьбы советских патриотов во вражеском тылу. Принимается решение провести большие рейды по вражеским тылам. Около двух тысяч партизан глубокой осенью покидают свою постоянную базу, забирают с собой орудия и минометы. Сотни километров они проходят по Украине, громя фашистские гарнизоны, разрушая коммуникации врага. Не обходится без потерь. Но ряды партизан непрерывно растут.
Рецензия на издание двух томов воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам стала преимущественно исследованием ее личности, литературного дара и места в русской литературе XX века.«Надежда Яковлевна для меня — Надежда Яковлевна: во-первых, «нищенка-подруга» поэта, разделившая его жизнь со всей славой и бедой; во-вторых, автор книг, в исключительном значении которых для нашей ориентации в историческом времени я убежден…».
«Люди могут сделать человека счастливым даже в беде… Люди могут все» — таково кредо московской писательницы Ирины Триус. В автобиографической повести «Дорога длиною в жизнь» автор делится воспоминаниями о встречах с интересными людьми, высказывает свои взгляды на жизнь, на предназначение человека, преодоление трудностей.
Монография посвящена одной из ключевых фигур во французской национальной истории, а также в истории западноевропейского Средневековья в целом — Жанне д’Арк. Впервые в мировой историографии речь идет об изучении становления мифа о святой Орлеанской Деве на протяжении почти пяти веков: с момента ее появления на исторической сцене в 1429 г. вплоть до рубежа XIX–XX вв. Исследование процесса превращения Жанны д’Арк в национальную святую, сочетавшего в себе ее «реальную» и мифологизированную истории, призвано раскрыть как особенности политической культуры Западной Европы конца Средневековья и Нового времени, так и становление понятия святости в XV–XIX вв. Работа основана на большом корпусе источников: материалах судебных процессов, трактатах теологов и юристов, хрониках XV в.
Воспоминания о партизанском отряде Героя Советского Союза В. А. Молодцова (Бадаева)
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.