За кулисами Apple, iЛИ Тайная жизнь Стива Джобса - [75]

— Я чувствовал себя последней сволочью, — говорю я.

— Ты так и должен был себя чувствовать, — отвечает она. — Это страшно.

— Это было ужасно. Ты бы посмотрела на ее лицо. Я сам не мог поверить, что способен на такое. Я был просто дьяволом.

— Да. — Она рассматривает кубики льда, кружащиеся в стакане. — Тебе надо много о чем подумать. — Потом она поднимает на меня глаза и улыбается. — Знаешь что? Давай куда-нибудь сходим. Я хотела бы тебя сводить в одно место. Есть хочешь?

Она приводит меня в какую-то дыру в испанском квартале Гарлема, где в качестве фирменного блюда подают жареных цыплят с рисом и фасолью, а впридачу еще корзину лепешек и ломтики лайма. Заказывать можно целого цыпленка или половину. Сабрина заказывает пол-цыпленка и съедает его целиком под мексиканское пиво. Мне подают тарелку риса с бобами, юкку и бананы. В заведении людно, шумно, повсюду слышна испанская речь, из стереосистемы звучит мексиканская музыка, на стенах развешаны плакаты Фриды Кало и Диего Риверы.

— Ты что-нибудь заметил? — спрашивает Сабрина, допивая свой кофе с пирожным. Я пожимаю плечами. Единственное, что я заметил, — это таракан, сидящий на стойке бара рядом с кассой. Создается впечатление, что он здесь играет роль домашнего животного. Хозяйка, обслуживая клиентов, даже не делает попыток прогнать его.

— Никто здесь не знает, кто мы такие, — говорит Сабрина, — ни официанты, ни посетители. Они никогда не слышали о тебе. Они никогда не смотрели фильмов с моим участием, а если и смотрели, то не узнают меня. Это все равно, что стать невидимкой. Ты хоть понимаешь, что за еду здесь надо платить? Здорово, правда?

— Да, это тебе не прежние времена. — Раньше, когда я еще ухаживал за ней, мы, бывало, заходили в клуб или ресторан, а перед нами расчищали проход, вели к заранее заказанному столику и никогда не брали денег. Это было частью работы Сабрины. У половины этих заведений были контракты с ее киностудией, и они еще приплачивали ее менеджеру, чтобы иметь возможность сфотографировать Сабрину у себя в качестве клиента.

— А помнишь, как моему агенту пришлось публиковать заявление в прессе, что у нас с тобой нет никакого романа? У меня тогда по замыслу должен был быть другой поклонник. Какой-то гей. Не помню даже, как его звали.

— Джимми Нельсон. Ты снималась вместе с ним.

— Бедный Джимми. Он уже мертв. Ты это знал? Покончил с собой.

— Помнится, что-то такое было в газетах.

— Его агент отказался с ним работать, и Джимми никак не мог получить ролей. Бедняга. Он не смог вынести, что стал «бывшим» актером.

— А кому же это приятно?

— Ты знаешь, быть «бывшим» — это очень здорово. Вся эта слава и та цена, которую приходится за нее платить, в действительности ничего не стоят. Люди, к сожалению, не ценят анонимности. А это замечательное ощущение. Подумай об этом.

— Я, кстати, об этом сейчас и думаю.

Я рассказываю ей о своей ситуации, которая сложилась с федеральными властями. Выясняется, что она об этом ничего не слышала. Мне трудно в это поверить, но она объясняет, что не читает газет. А может быть, она просто делает вид, чтобы не обидеть меня. Я рассказываю ей про Фрэнсиса Дойла, Тома Боудитча и его сумасшедший план убрать меня из страны и поселить на каком-нибудь острове в южной части Тихого океана.

— Прекрасный план, — говорит она.

— Ты так считаешь? Я боюсь, что сойду с ума без работы.

— Жизнь слишком коротка. Ты и так уже многое сделал.

На улице нас ждет моя машина. Мы молча едем обратно. Подъехав к своему дому, она спрашивает, не хочу ли я зайти. Я знаю, что это значит. Должен признаться, эта мысль кажется мне привлекательной, но после короткого раздумья я отказываюсь. На самом деле я никогда не был охотником за юбками. Даже в холостяцкие годы перспектива переспать с кем-то меня не слишком привлекала. Ларри даже дал мне прозвище «Ганди», потому что я не находил ничего интересного в том, чтобы вместе с ним снимать очередных телок. Сейчас он женат уже в четвертый раз, но остался самым большим бабником из всех, кого я знаю. Это своего рода болезнь. Я не хочу утверждать, что я такой уж порядочный человек. Просто окружающие люди меня не интересуют. Во всяком случае настолько, чтобы тратить на них какие-то усилия. Да, к каким-то людям я испытываю определенные чувства, но уж никак не любовь. Единственный человек, кого я люблю, — это я сам.

— Ты такой милый, — говорит Сабрина и целует меня в щеку. Я стою у машины, ожидая, пока она войдет в дом. У дверей она поворачивается, чтобы помахать мне рукой. Мне приходит в голову, что, учитывая наш возраст и частоту встреч, можно с полной уверенностью предполагать, что в этой жизни мы больше никогда не увидимся. Я даже вздрагиваю от этой мысли и представляю себе, как я выгляжу в глазах Сабрины — пожилой усталый человек с седыми волосами и очками, в тяжелом черном пальто на заднем сиденье большой черной машины за тонированными стеклами. Машина отъезжает, и мое лицо становится все меньше, пока совсем не исчезает в пелене снега и потоке движения.

54

В Долине кипит жизнь. Каждый день мы превосходим свои собственные прогнозы объема продаж. Основная наша задача теперь заключается в отыскании дополнительных производственных мощностей в Китае, чтобы удовлетворить спрос потребителей, но я могу думать только о тех бедных детях, которым теперь придется работать еще больше. С другой стороны, цена наших акций неудержимо растет, но аналитики Уолл-стрит, тем не менее, по-прежнему рекомендуют покупать их. Один из них в своей статье в «Wall Street Journal» называет нас «„Sony“ XXI века» и пишет: «Это одна из тех акций, которые необходимо иметь и хранить. Она поможет вашим детям окончить колледж». Я не христианин и не праздную Рождество, но такие слова были бы для меня самым лучшим рождественским подарком.