За Кубанью - [4]

— Стой! — срывающимся голосом требует Ильяс. — Стой, черт!

Повозка останавливается.

— Сдурел? — осведомляется Ермил.

— Без него не поеду, — кивает Ильяс на Максима. — Куда он, туда я, куда я, туда он.

— Зверь тебя знает, — ругается ездовой. — Сразу сообразить не мог?

Он снова соскакивает и, бормоча что-то про едреный лапоть, бежит в голову обоза.

Где же ездовой? Очевидно, не разрешили… Что ж, может, оно и к лучшему? У Дарихан и без того забот хватает.

Ильяс пытается представить, что сейчас делает Дарихан. Очевидно, кормит детвору. А есть ли чем? Скорей бы добраться до аула. Пусть раненый, но дома.

Лежит с закрытыми глазами, представляет, как его встретят. Первым прибежит сосед Лю, затем появятся Умар с Гучипсом. Они всегда вдвоем. Интересно, Умар все такой же злой или подобрел? Нет, наверное, еще злее — собирался уйти на фронт вместе с Ильясом, да неожиданно умерла жена. На кого малых ребятишек оставишь, если старуха мать еле ноги волочит?

Увлеченный мыслями о доме, Ильяс не слышит шагов ездового.

Ермил глядит на Ильяса молча, словно не решаясь нарушить его покой. Черная борода раненого, как лишаями, изъедена сединой. Продолговатое худое лицо от напряжения сильно покраснело. В зарослях усов заплутались слезинки. Как капли росы. Громко вздохнув, Ермил взбирается на передок.

— Н-но… Поехали, едреный лапоть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Это очень напоминает игру. В большой комнате двое. Первый — за столом, второй — у стены, лицом к стене.

Первый произносит название аула, второй называет имена и фамилии, пароли и явки.

— Так, верно, — подтверждает первый. — Джиджи-хабль?

Второй отвечает.

— Так, верно. Уляп? Ходзь?

Второй шпарит фамилии и пароли без запинки, как сохта[1] утреннюю молитву.

Проверка окончена, карта пройдена с запада на восток до конца. Ни единой ошибки. Да и мудрено было бы ему ошибиться — сам снаряжал, инструктировал и отправлял каждого, уславливался о явках, особо доверенным указывал места, где загодя было припрятано оружие.

— Не забудешь? — Первый складывает карту вчетверо.

Второй поворачивается к столу. У него скуластое лицо с невысоким лбом, на широких плечах серая черкеска, корнетские погоны. Узкая талия стянута наборным серебряным поясом, на нем кинжал с инкрустацией чернью. Средний палец правой руки играет, словно маятником, офицерским Георгием.

— Захочу забыть, и то не смогу. — В. тоне корнета — почтительность, обожание.

— Смотри, Ибрагим, это последняя проверка. Ты один знаешь всех, больше никто. На мою память в этом смысле надежда плоха.

Ибрагим не отвечает — к чему лишние слова? Каждый из названных сидит в его голове намертво. Ну а если все же потеряется, его начальник убытка не понесет — полковник Кучук Улагай и более сложные тексты запоминает с первого раза. Кокетство памятью — одна из его любимых привычек.

Улагай поднимается, выходит из-за стола. Он чуть выше Ибрагима, стройнее, более подтянут и, судя по одежде, меньше заботится о своей внешности, чем корнет. На нем не черкеска и даже не китель, а простая гимнастерка с полевыми полковничьими погонами, высокие, до блеска начищенные хромовые сапоги, простой офицерский ремень с орлом. На груди — орден святого Владимира с мечами и бантом и крест «За службу на Кавказе». Пробор разделяет темно-каштановые волосы на две неравные части. Благородно. Подчеркивает породу. Заставляет подчиненных не забывать о дистанции. Впрочем; Ибрагим не завидует: облик Улагая, как ему кажется, не отвечает национальным традициям. Надменное, без единой морщинки лицо даже цветом своим отличается от лица типичного горца: матово-бледная кожа просвечивает слабым, почти девичьим румянцем. Ни тени загара. Тонкие, плотно сжатые губы, прямой нос. За длинными немигающими ресницами — сверкающие холодным блеском черные глаза. Они, будто из овальной решетки, уставились на Ибрагима и давят, давят…

Ибрагим непроизвольно вытягивает руки по швам, таращит и без того выпуклые глаза и замирает. Вот так вдруг, без единого слова, умеет Улагай совершить мучительный для иных служак переход от фамильярности к официальному тону, за которым укрывается как за каменной стеной.

— Спички! — коротко бросает полковник.

Ибрагим лихорадочно шарит по карманам, почтительно подает коробок. Полковник сворачивает карту и подает Ибрагиму.

— Вот что, Ибрагим, — цедит полковник, доставая красноголовую спичку. — Запасись-ка ты хорошими спичками, если успеешь. У них там, в этой Совдепии, и лампу зажечь нечем будет.

Он чиркает спичкой о коробок. С шипением вспыхивает яркое пламя. Медленно, словно колеблясь, подносит спичку к уголку карты. Огонек нерешительно прыгает в голубые разводья Черного моря. Пламя смелеет, подбирается к побережью. Вот уже пылают населенные пункты, и огонь неудержимо шагает в горы. Пересеченная местность успешно форсирована, пожар пылает в аулах и станицах, подбирается к Екатеринодару, накатывается на земли Войска Донского.

Улагай с захватывающим интересом следит за развитием событий. Полковник не суеверен, но эта неожиданно возникшая в пламени картина кажется ему символичной: Ростов, Харьков, а там глядишь… Но дорога каждая минута.