За Кубанью - [3]
В конце февраля снова ударили морозы, а в начале марта наступила оттепель, и тылы красных отстали. Небывалый героизм революционных войск решил участь оплота контрреволюции на Дону и Кубани: последнюю значительную водную преграду — реку Кубань — они форсировали буквально на плечах противника. Дорога к морю была практически открыта.
— Сколько же до Новороссийска? — почему-то шепотом осведомился Ильяс. Новая догадка ошеломила его, он закрыл глаза в ожидании ответа.
— А зверь его знает! — огрызнулся Ермил и, выплюнув опалившие губу остатки козьей ножки, достал из кармана маленькое зеркальце. — Сей момент проверим твоего дружка, едреный лапоть.
Ездовой пересел на борт повозки и, склонившись над подозрительно бесчувственным соседом- Ильяса, приставил к его рту зеркальце. Подержав минуту-другую, повернул его к себе. Видно, Ермил заметил в зеркальце что-то приятное. Он самодовольно. хмыкнул и полез на свое место. Усевшись, затараторил:
— Фершал, едреный лапоть, человек ученый, а только и он не в силах разобраться, жив человек или помер, на энтом он свете или уже перед апостолом Петром рожи корчит. Штука это анафемская. Но подозрительных мужеского пола проверить — плевое дело. Пущай человек самый что ни на есть слабый, вот-вот душа с телом разъединится, а все же на бабий дух клюнет. Вот и носит с собой фершал бабскую принадлежность. Ежели солдат живой, обязательно на зеркальце его парной след останется. И я себе такую стекляшку завел — чего с поля боя покойников таскать, если раненые тебя ждут не дождутся.
Довольный собой, Ермил снова полез за кисетом.
Повозка мягко катит по песчанику. Ильяс, натужно ворочая головой, вглядывается в придорожные кусты, присматривается к редким тополькам вдоль дороги, к межникам, рассекающим степь вдоль и поперек. Взгляд его становится все более напряженным, он уже не только о подозрительном соседе, даже о ране своей позабыл.
Так оно и бывает. Нежданная встреча с домом волнует нас пуще всего прочего. Конечно, хорошо бы подъехать к своему плетню, как не раз рисовалось в мечтах, верхом, лихо соскочить с коня, отвязать притороченный к седлу мешок с гостинцами, по очереди поцеловать Мариет, Куляц, Нуриет, Сару, взять на руки младшенькую Зейнаб… Она, верно, и не помнит отца…
— Ездовой, а ездовой?
— Я ездовой, — дернув головой, вскрикивает снова задремавший Ермил. — Ну?
— Стань-ка, хороший человек, на повозку, посмотри: впереди, за дальним тополем, развилка имеется?
— А зверь его знает, — сердится Ермил. — Доедем— увидим. Не один ли тебе черт, едреный лапоть?
Ильяс пытается приподняться сам, но неловко падает. Невольный стон вырывается из его груди. Слабо застонал и — сосед, которого он затронул при падении.
— Нечаянно, — извиняется Ильяс. — Больно? — Он рад, что лежит не с покойником.
— Пить…
„Пить…“ Черта с два тут достанешь воды».
— Пить! — повторяет сосед. — Пить!! Пить!!
«Пить!» Ильяс прислушивается. Знакомый голос. Еще бы!
— Максим! — спохватывается Ильяс. — Это ты, Максимка?
Сосед умолкает. Синие веки его чуть заметно раздвигаются. Он пытается скосить глаза в сторону Ильяса. Приподнявшись на локте, Ильяс наклоняется над ним. Распухшие веки Максима мелко дрожат, сузившиеся от боли зрачки едва заметно оживляются.
— Узнал? — Голос Ильяса подозрительно дрожит. — Максимка, друг!
Максим тоже рад. Он пытается крикнуть что есть силы: «Узнал, друг! Как не узнать-то…» Но сил как назло так мало, что слова не получаются… Лишь по движению губ Ильяс догадывается: узнал. Он так рад, что забывает о развилке. Хорошо, что ездовой следит за дорогой.
— Э, черкес, — вдруг окликает он. — Впереди развилка. Угадал, едреный лапоть. Обоз правей забирает. Знакомая местность?
— Знакомая, — хмурится Ильяс. — Направо станция будет.
— А левей ежели взять, там что?
— Аул Адыгехабль, шесть верст.
— Шесть верст, — бормочет Ермил. — Шесть верст до небес, и все лесом… Твой, значит, кабель?
— Мой, — с трудом выговаривает Ильяс. Силы покидают его, лицо покрывается потом, он ест глаза. Но Ильяс не замечает.
Ездовой пристально вглядывается в черкеса — он сникает на глазах. Глубоко вздохнув, Ермил соскакивает с повозки, неуклюже топчется, разминая затекшие ноги, потом семенит в голову колонны. Подложив под затылок кулак, Ильяс наблюдает за его щупленькой фигуркой до тех пор, пока она не растворяется среди подвод.
Появляется Ермил внезапно. Легко вскакивает на передок. С минуту молчит. Потом осведомляется:
— Фершал-то в вашем хабеле есть, едреный лапоть?
Ильясу еще невдомек, куда клонит ездовой, но сердце что-то чует. Оно бьется, как раненый зверь.
— Есть, — отвечает Ильяс, хотя он вовсе не уверен в этом: мало ли что за два года могло случиться с их врачевателем Схатбием.
Ермил тянет за повод, повозка съезжает с дороги, сворачивает на обочину.
— Твое счастье, черкес, — бурчит он. — Лазареты переполнены, разрешено довезти. А соседушку твоего на другую подводу переволокем.
Ильяс тяжело дышит. С ума сойти — через час-полтора он будет дома. Лицо его краснеет, все тело покрывается потом. Теперь бы малость землицы да пару хроменьких коней, которых неделю назад обещал командир полка шахтер Афанасий. Еще час… А как же Максим?
Имя Льва Георгиевича Капланова неотделимо от дела охраны природы и изучения животного мира. Этот скромный человек и замечательный ученый, почти всю свою сознательную жизнь проведший в тайге, оставил заметный след в истории зоологии прежде всего как исследователь Дальнего Востока. О том особом интересе к тигру, который владел Л. Г. Каплановым, хорошо рассказано в настоящей повести.
В романе «Мужчина в расцвете лет» известный инженер-изобретатель предпринимает «фаустовскую попытку» прожить вторую жизнь — начать все сначала: любовь, семью… Поток событий обрушивается на молодого человека, пытающегося в романе «Мемуары молодого человека» осмыслить мир и самого себя. Романы народного писателя Латвии Зигмунда Скуиня отличаются изяществом письма, увлекательным сюжетом, им свойственно серьезное осмысление народной жизни, острых социальных проблем.
Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.
Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
В романе рассказывается о жизни большой рабочей семьи Путивцевых. Ее судьба неотделима от судьбы всего народа, строившего социализм в годы первых пятилеток и защитившего мир в схватке с фашизмом.