За колымским перевалом - [71]

— При чем тут я, собрание единогласно проголосовало…

— Костюхин! Для чего я посылал тебя на прииск за неделю до собрания? Я знаю, Волченков хороший парень. Отличный экскаваторщик. Но он же рабочий! И тут рука Жарченко. Не считаясь с мнением райкома, он все сделал для поддержки кандидатуры Волченкова. Вот к чему привела, Костюхин, твоя беспринципность.

— Вы считаете, что Волченков не справится? — спросил Смелеков.

— При чем тут справится, не справится? В данный момент меня не это интересует. Он же сдельщик. Полсуток сидит в кабине экскаватора. Когда он будет заниматься партийными делами?

— Механику или главному бухгалтеру, как вы намечали, по-вашему, эта работа больше подходит?

— Да вы представляете себе работу неосвобожденного секретаря партийной организации прииска? — воскликнул Дубовцев. — Восемь участков! Вы хоть пробовали?

— Пробовал, — оборвал Смелеков.

— Тем более, — растерялся Дубовцев.

— В данном случае коммунисты прииска сделали за нас то, что давно обязан был сделать райком.

— Вы предлагаете, чтобы и на других приисках…

— Я предлагаю избрать коммуниста-рабочего членом бюро райкома.

— Членом бюро? Такого еще не было… Кто нам позволит?

— Членом райкома — можно, а членом бюро — нельзя? Где же логика?

— И все же мы не имеем права…

— Где, в каком партийном документе записано, что мы не имеем такого права?

— Документа такого, действительно, я не знаю… Но есть практика партийной работы.

— Виталий Федорович, — тихо произнес Смелеков. — Наша партия, как вам известно, партия рабочего класса и колхозного крестьянства, а не партия чиновников и управленцев. И вам известны решения последнего съезда, обязывающие поднять роль рабочего в партии. Так что избрать рабочего членом бюро мы просто обязаны.

— Мы не можем делать такие вещи без разрешения обкома, — упрямился Дубовцев.

— Одним из печальных последствий культа личности является привычка делать только то, что продиктовано сверху. Или вы просто боитесь за себя?

— По-моему, вы в достаточной мере убедились в моей принципиальности! Но все-таки…

— И все-таки, мы изберем Бекшина, бригадира шурфовщиков, в бюро на очередном пленуме.

— Бекшина? Членом бюро? Ну, знаете, Тихон Матвеевич, у вас что ни день, то арбуз на закуску! То автопоезда, то звание ветерана труда района: в области, в стране нет такого звания, а мы имеем! Теперь рабочего-сдельщика будем возить с прииска в райком каждую неделю, чтобы он вместо шурфовки штаны вот на этом стуле протирал.

Смелеков глядел на второго секретаря и даже не мог на него рассердиться. Ему стало почему-то смешно при виде искреннего возмущения Дубовцева и его растерянности.

— Во-первых, бюро теперь будем проводить два раза в месяц. На каждом заседании рассматривать не более трех основных вопросов. Или и это надо согласовывать с обкомом? Теперь о Бекшине. Я убежден, — Смелеков вдруг озорно сверкнул глазами и постучал согнутым пальцем по сиденью стула, — что от его сидения здесь пользы будет много больше, чем от некоторых прочих. А вас я попрошу, — Смелеков повернулся к Костюхину, — подберите еще кандидатуру рабочего в бюро, поищите в геологоразведочных партиях.

…Через два дня состоялось очередное бюро. Смелеков был рад тому, что удалось расшевелить членов бюро, освободить их от гнетущей скованности, в которой они, привыкшие молча выслушивать длинные нравоучения и гневные разносы Таркова, пребывали на заседаниях поначалу. Не все, что предлагал Смелеков, охотно и сразу принималось: жарко спорили, доказывали, терпеливо выслушивая доводы других. Особую остроту вызвало предложение Смелекова каждому руководителю минимум раз в месяц выступать перед рабочими.

— Давайте начистоту, — жестко проговорил Смелеков, — кто из вас и когда беседовал с рабочими? Прямо на их рабочих местах. В цехах, на участках, в общежитиях. Без свиты. Не отмахиваясь от острых проблем.

Все молчали. Первым отозвался Кубашов:

— Регулярно бывал на сессиях поселковых и сельских Советов. Два раза участвовал в рабочих собраниях. Были встречи в магазинах, в школе, в медпункте. Что там говорить — не густо!

— В общежития я лично всегда захожу, когда приезжаю на прииск, — выкрикнул Тургеев, стоявший около окна.

— Вот именно, заходишь, — Спирягин, председатель райкома профсоюза, подошел к Тургееву подчеркнуто вельможной походкой. — Зашел и ушел. Справа директор или его зам. Слева прииском. Позади комендант общежития.

— С таким эскортом правды не услышишь, — подытожил Кубашов.

— А моя беседа с рабочими в бригаде Бекшина затянулась на три часа. Через два дня я снова приехал к ним — и еще три часа проговорили. Такой университет, такой экзамен. Рисоваться не буду — корчился я как на раскаленной сковороде. И больно было не от остроты их критики и упреков — от того, что они были правы. И еще стыдно. За себя. За всех нас, кому доверена власть. За бесконечные обещания, за блудословие. Хотим мы признать, или нет, но мы — и они, рабочие, оказались, на противоположных сторонах улицы. А шагать мы должны вместе и рядом. Может быть, чуточку впереди, но не настолько, чтобы не ощущать постоянно своими затылками их дыхания. И не забывайте главного: мы — для них, а не они — для нас. И еще. Нынче золото не должно быть самоцелью.