За колымским перевалом - [68]

Рабочие, сидевшие на земле вокруг костра, над которым висели котелок и чайник, оглянулись. Здоровенный мужчина с угристым лицом медленно поднялся.

— Неужто добыл?

— Ха! На, держи, потомок Дерсу Узала!

Семен кинул сверток. Мужчина ловко поймал его и покачал на руке.

— Молодец, Сеня. Порядок. Пошли к шурфам, заряжать будем.

Смелеков подошел к костру, поздоровался. Рабочие вяло ответили, коротко взглянув на него.

— Новый уполномоченный из района будете? Или от области? — спросил один из рабочих без тени усмешки. Но в этой серьезности и колючем взгляде черных глаз явно сквозила недоброжелательность.

— Ждете уполномоченного? — улыбнулся Смелеков.

— На фиг он нам нужен. Их и так целый взвод на прииске околачивается. Слух прошел, будто новый секретарь райкома всех уполномоченных повелел мешалкой под задницу. Пускай, говорит, они свою зарплату мягким местом на кресле в своем кабинете отрабатывают.

Смелеков приметил высокого жилистого старика с большой залысиной на лбу. Подошел к нему, пытаясь вспомнить, где он его видел.

— Давайте знакомиться. Вы бригадир, как я понял? А я — новый секретарь райкома.

— Значит, не признали, товарищ Смелеков? — старик пожал корявыми пальцами протянутую руку Смелекова. — Бекшин, Анкудин Потапович. На прииске зовут Потапычем.

Смелеков теперь вспомнил его.

— Не обижайтесь, Анкудин Потапович, в зале было темно.

— Понять можно, товарищ Смелеков, — заметно окая, проговорил Бекшин.

Один за другим стали подходить ближе рабочие, тянулись пожать руку, изучающе разглядывали секретаря райкома.

— Насчет уполномоченных мы с вами еще посоветуемся, а вот чайку, если угостите, с удовольствием выпью.

Ему дали большую закопченную кружку, усадили на обломок дерева.

— В рубашке родились, Тихон Матвеевич, — заговорил Бекшин. Ему понравилось поведение секретаря, без малейшего намека на игру под простачка. — Гляньте, погода почти летняя установилась. До конца месяца продержится — не хитро и план вытянуть.

— Прогноз метеорологи дают обнадеживающий, — подтвердил секретарь.

— Читал в газете. Двадцать лет я здесь, на Теньке, и по пальцам могу пересчитать такие сентябри. Только, кажись, зима нас ждет не приведи бог!

— Чего так?

— По всем приметам чехарда будет: то оттепель в разгар зимы, а как морозища ударят — туши фонари.

Помолчали. Отхлебывая густой горьковатый чай, Смелеков обвел рабочих взглядом;

— Что же вы мне ничего не рассказываете? Как живете?

— А что наша жизнь! Живем — как стоим, а стоим — как сидим. А та и лежим, у костра. Вот как сейчас — сами видите.

— То взрывчатку поджидаем, то машину полдня ждем, чтобы на участок добраться.

— В кузове до сей поры катаемся. И в дождь, и в жару, и в любой мороз. В соседнем районе, говорят, на приисках уже автобусы появились.

— Ты с ними не тягайся. Они прииска не закрывают.

— Ну вот, я вас о жизни спросил, а вы все о работе норовите поговорить.

— Дак о какой жизни рассказывать? Мы теперь, что цыгане. Не прииск, а табор! — вступил в разговор пожилой рабочий, говорил он раздраженно, срываясь на крик. — У меня и жена есть, и детишки, как водится. Так куда же я с ними, когда вы и наш прииск прихлопните? Сколько можно по тайге блукать? Третий ведь прииск у меня на счету.

Бекшин сидел, прикрыв глаза, молча курил, но видно было, что он внимательно слушает всех;

— И то хорошо, товарищ Смелеков, что вы приехали ж хотите с нами говорить в открытую. Так я вас понял? — прервал он молчание.

— Это моя обязанность как секретаря райкома, — спокойно ответил Смелеков.

— Обязанность, — рассмеялся шурфовщик, присевший рядом на корточки. — Был у нас по весне один деловой дядя. С папкой, как водится. Он у вас в райкоме лекциями ведает. «Моя задача, — объявил с ходу, — разъяснить вам текущий момент». И пошел шпарить заголовками из газет. «Социализм, мы построили и шагаем теперь к коммунизму. И придем через двадцать лет, потому что впереди шествует могучая колонна рабочего класса, хозяина страны». А вот спросить, как этот хозяин живет здесь, в тайге, у него времени не хватило: спешил на другой участок.

«Коммунизм, — говорит, — обязательно построим, потому как ведет нас партия коммунистов». Тут я встрял: «Кто-кто, а наш Тарков приведет, если по дороге всех не растеряет или сам в канаву не свалится». Как тот дядя вспенится, аж побледнел. Так мы друг с дружкой не сторговались и врозь разошлись.

Смелеков заметил, что Бекшин во время всего разговора несколько раз озабоченно оборачивался и поглядывал в сторону распадка. Наконец встал и что-то сказал рабочему, но в это время земля под ногами неожиданно дрогнула, прокатился резкий хлопок недалекого взрыва. Смелеков увидел густой дым, столбом воткнувшийся в небо. Вершина столба стала медленно раздуваться шапкой огромного гриба и, рассыпая черные нити земли, двинулась вверх по отлогому склону сопки. Рядом взметнулся еще столб. Затем еще, еще.

— Пошли, что ли, Потапыч?

— Подожди. Они сейчас на правую сторону ключа перейдут.

Бекшин вернулся к костру и пытливо заглянул в глаза Смелекову:

— Лучше нам, товарищ Смелеков, о работе переговорить. К жизни такой мы привыкли, терпим, а вот приисковый кавардак терпеть невмоготу. Раз уж вы к нам приехали, то мы спросить хотели бы: долго ли еще по краю оврага ходить будем? Вот они сидят, соколики, о главном помалкивают, а меня иной раз прижмут как члена райкома партии: «Объясни нам, товарищ представитель райкома, что же такое происходит в районе? Одни какие-то теории изобретают, затуханием золота пугают. А кто говорит, что рано ему затухать. Да только прииски все равно потихоньку прикрывают». И сам я возмущаюсь, а объяснить им ничего не могу. Не знаю.