За колымским перевалом - [24]

…Перед отъездом, прощаясь, Тургеев жестко произнес:

— Так вот, директор, вскрышу будешь вести по всей долине. Поставишь еще три промприбора. Торфа небольшие, успеешь. Что не осилишь — пропустишь вместе с песками через промприбор. Нам теперь не до среднего содержания. Золото не в песках, а в кассе нужно.

Жарченко склонил голову, на скулах буграми вздулись желваки.

— Ты что, Иваныч, серьезно?

— Куда уж Серьезнее!

— Заставляешь разубоживать месторождение? Как прежде — выхватить куски полакомее, остальное завалить промытой галей?

— Вы гляньте на него! Прозрел! Не строй дурачка! Сам-то где промприбор ставишь?

— Так один, а не четыре, причем отмытые пески буду выкладывать под террасу. А выполни я твой приказ — всю нижнюю часть долины завалю пустой породой!

— Перестань! Ты же отлично понимаешь, что разговор этот — зряшный! Ты возьмешь здесь золота столько, сколько нужно для покрытия долга управления.

— Ну, допустим! А чем я буду вскрывать торфа, подавать пески на промприборы? Где мои двадцать фондовых бульдозеров?

— Главк не дал!

— Опять главк! А ты? Выходит, твое дело только шкуру с нас драть?

— Ты не шуми. У тебя на руках решение бюро райкома, снимай технику с подготовки…

— И не подумаю!

Тургеев обошел Жарченко и примирительно хлопнул ладонью по спине;

— Не повышай голос на начальство, — устало опустился на песок, помолчал. — Я тебе по-товарищески еще раз советую, Петро, не лезь на рожон. Тарков же вышвырнет тебя, как котенка! Ослеп, что ли?

— Нет, на зрение не жалуюсь. Открывал уже глаза Дубовцев ваш, теперь ты пугаешь. Ты же сам дрожишь как осиновый лист. Хочешь, чтобы и меня трясло.

— Я же тебе добра желаю, дурень!

— Тогда растолкуй мне, тупому: кто я здесь на прииске? Директор или кто?

— Не умничай! Сам знаешь, теперь ты директор номенклатурный. Мой приказ О твоем назначении нынче пустая бумажка. Бюро решит — и прости-прощай.

Жарченко придвинулся к Тургееву, пытаясь, заглянуть ему в глаза.

— Значит, поубавилось власти-то? А чего же ты, горнячок наш заглавный, так истошно ратовал за ликвидацию Дальстроя?

Тургеев вскочил и неожиданно для Жарченко разразился такой отборной бранью, что тот невольно отпрянул, а когда Тургеев наконец умолк, задохнувшись в потоке ругательных слов, громко расхохотался.

— Шедевр! Снова вижу Володьку Тургеева в полной боевой. Сразу убедил и все растолковал. А я стал терять былую форму. Люди теперь не те, каждая сопливая девчонка — и та уму-разуму учит.

Тургеев еще долго фыркал, пока не успокоился.

— Единственно, что могу обещать твердо: о запасах этой долины я забуду, когда начнем составлять план будущего года. Оставлю тебе заначку.

В чаще кустарников послышался голос Пеньковского.

— Петр Савельевич, где вы?

Жарченко встал, но Тургеев удержал его за рукав.

— Ты мне так и не сказал «да».

Жарченко выдернул руку, круто повернулся и пошел напрямую через заросли стланика. Остановился и, раздвинув ветки, крикнул:

— Я тебе сразу сказал — нет! Заставь других работать так же! Привет домочадцам!

Работа на полигоне не затихала ни на час ни днем ни ночью. Жарченко уходил в свою палатку, где он жил вместе с Пеньковским, под утро, забирался не раздеваясь в спальный мешок и мгновенно проваливался в бездну короткого, иго крепкого сна. Словно от толчка просыпался, торопливо глотал подогретую геологом мясную тушенку, запивал крепким до черноты чаем и снова бежал к рабочим.

Наконец деревянная эстакада промывочного прибора была готова. Горный мастер, молодой Инженер, работавший на прииске первый сезон, но приглянувшийся директору своей смекалистостью и жадностью к работе, только вздыхал, с сомнением поглядывая на ажурную конструкцию. Жарченко делал вед, что не замечает его многозначительных вздохов. Только раз подошел неожиданно сзади и, придавив плечо чугунной рукой, тихо сказал:

— Дрожишь? Ничего, привыкнешь. Было время, и я дрожал, В нашем приисковом деле риск — основа успеха. При одном только условии: если у тебя на плечах голова, а не пустой котелок.

Затащили и установили металлическую бочку без днища, прокрутили для проверки. Директор разрешил рабочим, падавшим от усталости, отдохнуть два часа. Сам еле доплелся до своей палатки. Было по-осеннему холодно, но Жарченко так устал, что у него не хватило сил развязать тюк, где лежал спальный мешок, и он повалился на охапку веток стланика. «Пеньковский не вернулся, значит, и на том ключе подцепил золото», — успел подумать он и мгновенно уснул.

Проснулся; Жарченко от холода, сковавшего все тело. Торопливо приподнялся и тут же уперся годовой во что-то тяжелое и мягкое. Палатка провисла и едва не касалась железной печки.

«Снег выпал!» — Жарченко скрипнул зубами и наотмашь ударил кулаком по надутой пузырем палатке, в ответ оттуда брызнула струя холодной воды.

Вылез наружу, огляделся. Вся долина, склоны со- пок были уже укрыты снегом, но пушистые хлопья продолжали падать на землю. Прижимая к бокам руки, засунутые в карман куртки, чтобы унять противную дрожь в теле, Жарченко побежал, спотыкаясь о невидимые под снегом камни, к большой палатке, где размещались рабочие. «Не мог ты, проклятущий, повременить хотя бы пару дней. Теперь жди проливного дождя».