За и против кинематографа. Теория, критика, сценарии - [17]

Панорамный вид центра Парижа с высоты птичьего полёта.

Лишь некоторые единичные встречи служат сигналами другой, более насыщенной жизни, которая ещё не была обнаружена.

Ссорящиеся рыцари.

Музыка затихает.

Та же девушка.

Незабываемое вновь появляется во снах. В конце таких снов на краткое мгновение, в полусне события ещё кажутся реальными. Они вызывают более точные, верные, разумные реакции, как зачастую по утрам воспоминания о выпитом накануне. Вслед за этим приходит осознание, что всё ложно; что «всё это лишь сон»; что нет никакого нового действия, что к сновидению нет возврата. Не за что ухватиться. Эти сны были лишь вспышками нерешённого прошлого. Они односторонне освещают некогда пережитые в смятении и сомнениях моменты. Они прямолинейно бросают свет на те наши потребности, что остались без ответа.

Съёмки подвижной кинокамерой: лицо девушки, удаляющийся самолёт в полёте над заснеженным пейзажем.

Вот свет дня, и перспективы, которые уже ничего не значат. Районы города в какой-то мере доступны для прочтения. Но смысл, которым они обладали лично для нас, непередаваем, так же как и все тайны частной жизни, о которой у нас никогда нет ничего кроме жалких документов.

Боден де Буамортъе. Реприза Allegro.

Панорамный вид Орлеанской набережной, вид с левого берега.

Ближний план одного из отрезков набережной. Панорамный вид деревьев, сотрясаемых ураганом.

Вид парижской Лебединой аллеи с высоты птичьего полёта.

Музыка затихает.

Официальная информация хранится в другом месте. Общество передаёт себе самому свой собственный исторический образ исключительно в виде поверхностной и статичной истории своих лидеров. Тех, что воплощают собой внешний фатализм всего происходящего. Мир правителей – это мир спектакля. Кинематограф идеально им соответствует. Помимо всего прочего кинематограф повсюду предлагает примеры поведения, создаёт героев, по их же старой модели, во всём, к чему прикасается.

Совет безопасности ООН. Хрущёв в зале, рядом с ним де Голль. Эйзенхауэр принимает де Голля.

Патриотическая церемония у Триумфальной арки: Хрущёв и де Голль перед почётным караулом.

Эйзенхауэр разговаривает с папой римским.

Эйзенхауэр обнимается с Франко.

В то же время существующий порядок оказывается под вопросом всякий раз, когда неизвестные люди пытаются жить по-другому. Но это всегда происходит где-то далеко. Мы узнаём об этом из газет, из новостей. Мы всегда пребываем снаружи, для нас это всегда лишь очередной спектакль. Мы отделены от него своим собственным неучастием. Это вводит нас самих в заблуждение. В какой момент мы опоздали с выбором? Какой шанс мы упустили? Мы не нашли нужного оружия. Мы оставили всё как есть.

Бунт в Конго; солдаты разгоняют манифестантов прикладами.

Фотография Джамили Бухиред в полицейском участке.

В кадр попадают руки журналиста-парашютиста Лартеги.

Съёмки лица пленницы подвижной камерой.

Я предоставил всё воле времени. Я оставил всё, что нужно было защищать.

Та же девушка разговаривает и улыбается.

Куперен: реприза Марша Шампанского полка.

Эта общая критика разделения, конечно, содержит и восстанавливает некоторые отдельные моменты из памяти. Плохо распознанную боль, необъяснимое сознание бесчестья. О каком именно разделении идёт речь? Как мы торопились жить! Я вновь вижу нас самих на этой точке нашей необдуманной истории.

Музыка прекращается.

Всё, связанное со сферой потерь: всё, что я утратил в самом себе, ушедшее время; всё, что ускользает, улетучивается; всё течение вещей в целом, даже в общепринятом значении, то есть в наиболее вульгарном смысле использования времени, всё, что называется утраченным временем, всё это странным образом встречается в старинном военном термине «потерянные дети»; всё, что встречается в сфере открытий, исследования неведомых земель, во всех формах поисков, приключений, авангарда. На этом распутье мы обретаем и вновь теряем самих себя.

Съёмки подвижной кинокамерой вокзала Сен-Лазар, затем вдоль рю дю Гавр с плотным дорожным движением.

Эскадрон Республиканской гвардии, вид издалека.

Субтитр: Перед всеми направлениями возможного, столь быстро приближавшими нас к этому моменту, нашему единственному другу, нашему заклятому врагу.

Всё это, надо признать, совсем не ясно. Это довольно типичный монолог пьяницы, со всеми непонятными намёками и утомительной подачей. С его тщетными фразами, не рассчитанными на ответ, и велеречивыми объяснениями. И с его молчанием.

Кадеты Вест-Пойнта маршируют в одинаковых устаревших униформах.

Скудость средств призвана выражать без прикрас возмутительную скудость темы.

Военно-морская эскадра на учениях.

В целом события, происходящие в индивидуальной реальности, в том виде, в каком она организована, те, что касаются нас напрямую и требуют нашего пристального внимания, на деле не заслуживают ничего большего, чем нашего участия в качестве далёких, скучающих и равнодушных зрителей. Напротив, ситуация, которую мы рассматриваем сквозь призму художественного наложения, часто привлекает к себе как заслуживающая того, чтобы стать её участником, действующим лицом. Вот парадокс, который нужно перевернуть, поставить с головы на ноги. Именно это необходимо реализовать на деле. Что же касается фрагментированного, отфильтрованного, идиотского спектакля прошлого, полного шума и ярости, то суть не в том, чтобы передать его сейчас – «вернуть его», как принято говорить в наше время – в рамки другого, более упорядоченного спектакля, другой игры в понимание и участие, со своими правилами. Отнюдь. Любое последовательное художественное выражение уже выражает последовательность прошлого, пассивность.