За гранью - [131]

Адмирал на мгновение задумался. Он никогда не разговаривал с внуком о вере. Что ж, Балису и в этом предстоит разобраться самому…

"Иконку же тоже носи с собой — это моё благословение. Я знаю, ты не задумывался о вере, но да поможет тебе Святой Патрик и другие Святые Божии.

Прощай. Верю, что мы еще встретимся, пусть и не на этом свете.

Твой дед Ирмантас Мартинович Гаяускас."

Еще раз он пробежал глазами написанное — все нормально. Если письмо все же попадет в чужие руки, то к раскрытию тайны Хранителей прочитавший не приблизится.

Оставалось главное — аккуратно подвести внука к необходимости визита на Головинское кладбище.

"P.S. Не забывай заходить на мою могилу. И могилы моих друзей навести обязательно. В Ленинграде на Смоленском кладбище — капитана второго ранга Сергея Воронина, а в Москве на Головинском — полковника Павла Левашова".

Закончив писать, он вырвал листок, аккуратно сложил его и засунул глубоко во внутренний карман пиджака. Соседи по купе уже спали, он погасил тусклую лампочку над своей полкой и принялся в темноте стелить постель — дэргу темнота не помеха. Одновременно настраивался на посыл внуку вещего сна. Неожиданно подумалось: это простенькое заклинание имело один интересный побочный эффект: посылая вещий сон тому, чья судьба слишком тесно связана с собственной, имеешь все шансы получить эхо — вещий сон в свой адрес. После смерти жены Балис был для него, наверное, самым близким человеком. Интересно, можно ли получить вещий сон, уже умерев?

Их было трое в комнате, очертания которой терялись в тумане. В кресле с высокой спинкой, украшенной искусной резьбой, установленном на особом возвышении, сидел мужчина крепкого сложения с аккуратно подстриженной русой бородкой. Одежда приснившегося состояла из красного цвета кафтана с меховой опушкой, обильно украшенного жемчугом, такой же шапки, штанов, которых за длинными полами кафтана почти не было видно, и расшитых бисером сафьяновых сапог. Справа и чуть сзади от кресла, прямо у самой стены на небольшом стульчике без спинки расположился священник средних лет в расшитой золотом ризе, с большим наперсным крестом. А напротив них стоял третий — высокий мужчина лет сорока, лицом немного похожий на самого Ирмантаса Мартиновича в потертом аксамитовом кафтане малинового цвета с серебряными нитями.

— Ты звал меня, светлый князь. Я готов тебе служить, — проговорил высокий.

— Я знаю твою верность, Гай из Ноттингема, и высоко ценю ее. Служба моя будет необычна, но я верю, что ты сослужишь мне ее так же верно, как и служил всегда. Псковичи не желают, чтобы в старшей дружине у князя служил человек латинской веры. Ведомо тебе, что я, дабы стать князем Псковским, принял Святое Православие.

При этих словах священник многозначительно осенил себя крестным знамением.

— Последуй и ты, Гай, за своим господином. Отрекись от латинской веры, прими Православие. Отец Лука отведет тебя в церковь и совершит необходимый обряд.

Священник медленно поднялся с места, важный, крупнотелый.

— Спаси свою душу, сыне, приобщись веры истинной.

Названый Гаем отер выступивший на высоком лбу пот.

— Княже, я служу тебе верой и правдой, и буду служить тебе и детям твоим до своей смерти. Но веры своей изменить не могу. Верую в Господа, как веровали родители мои и деды и как учил мой народ Святой Патрик.

Князь, словно ища поддержки, беспомощно оглянулся на священника.

— Сын мой, — зарокотал голос батюшки, — светлый князь поведал мне, сколь ревностно чтишь ты память сего человека. И, по велению князя, испрошены были люди книжные, о сем Патрике. Реку тебе, что доподлинно боголюбив был сей человек и истинно нес слово Божие. То ведомо должно быть тебе, что во веки ветхие Рим с Константиновым градом единомудрствовавши, и был мир весь в вере истинной. Но уклонились ныне латины в ересь, забыли заветы отцов и дедов. Истину веру только Церковь Православная сохранила. Ежели и вправду почитаешь ты так того Патрика — прими веру Православную.

— Отче, я — воин, человек не книжный, и мне не ведомы премудрости, что узнают те, кто посвящает всю жизнь изучению Божьего слова. Грешен я, и в том раскаиваюсь и прошу отпустить мне грехи. Но всю жизнь верил я во Христа Господа, как же могу я отречься от этого?

— Не от веры во Христа ты отречься должен, сыне, — снова загудел священник, — но от токмо заблуждений еретических. Ибо учат папежники, что Святой Дух исходит не токмо от Отца, но и от Сына, противу сказанного в Писаниях: "Егда прийдет Дух истинный, Иже от Отца исходит, Он известит вам вся, яже о Мне".

— Но разве судил я где об исхождении Духа Святого, — Гай беспомощно развел руками, было видно, сколь труден ему этот спор. — То подобает, пресвитеру, а не воину.

— А как же ты, сыне, на литургии Символ Веры чтешь? Отцы Святые постановили честь: "И в Духа Святого, господа животворящего, иже от Отца исходящего". Не добавляешь ли во заблуждениях "и от Сына".

— Ежели согрешил я по неведению, отче, то прими покаяние мое, наложи епитимью и отпусти грех сей, властью, от Господа тебе данной. Но то — неведение мое, а не вера ложная. В неведении раскаиваюсь, но от веры — не могу отречься.