За гранью - [126]

После полудня, покончив с общественными делами, отставной контр-адмирал поехал в гости к Роману Солнцеву, своему бывшему заместителю по службе в Главном Штабе ВМФ СССР. Роман был уволен в отставку около двух лет назад, жил теперь на окраине, недалеко от метро "Речной вокзал". Именно у Солнцева он собирался оставить на время дипломат, в котором хранилась часть архива, документы двадцатого века — письма и фотографии отца, свой дневник семнадцатого-восемнадцатого годов, объясняющий превращение Густава Альбертовича фон Лорингера в Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса, записи военной поры. Это было то, что в первую очередь должен был изучить Балис после своего посвящения в тайну. Основная часть архива хранилась в недоступных подземельях замка Лорингер, ныне ставшего музеем, в защищенном от постороннего глаза сильнейшей логрской магией тайнике Совы. За ее сохранность Ирмантас Мартинович нисколько не беспокоился. А вот держать малый архив на своей вильнюсской квартире опасался. Обстановка в столице Литвы была взрывоопасная и активное участие отставного контр-адмирала в деятельности Интерфронта, разумеется, не прошло мимо внимания тех, кто претендовал на то, чтобы стать у истоков органов госбезопасности молодой независимой Литвы. Ареста он особо не опасался, а вот тщательного обыска не исключал. Конечно, ничего важного с точки зрения независимости Литвы, в этих документах не было, но объясняться об их содержании с кем-либо кроме Балиса Ирмантасу Мартиновичу не хотелось, а уж с Департаментом Охраны Края — в последнюю очередь.

Однако, от идеи оставить до середины мая архив у Солнцева пришлось отказаться. В разговоре Роман пожаловался на почки и сообщил, что в феврале будет ложиться на операцию. Оставлять же архив совсем без присмотра (с супругой Солнцев разошелся сразу после выхода в отставку, точнее, разошлась с ним супруга) было еще рискованнее, чем держать его в Вильнюсе.

Дорога от дома, в котором жил Солнцев, до метро шла через парк Дружбы Народов. А на другой стороне шоссе за высокой чугунной решеткой располагался парк Северного речного порта. Адмирал вспомнил лето сорок первого, предвоенную субботу, которую они с Ромой провели в Москве, веселого летчика Алексея Грушина, его жену, сестру жены и ее мужа. С тех пор многое изменилось. Давно нет в живых Ромы. Про Грушина Ирмантас Мартинович наводил справки еще в сорок седьмом — старший лейтенант погиб в битве за Москву. Не было тогда ни этого парка, посаженного к московскому Фестивалю Молодежи пятьдесят седьмого года, ни кирпичных башен вдоль Ленинградского шоссе, в одной из которых теперь проживал контр-адмирал в отставке Солнцев. Тогда, в сорок первом, это было еще Подмосковье и вдоль шоссе встречались лишь деревянные избы да двухэтажные кирпичные бараки. А как раз на месте парка стояли корпуса Никольского кирпичного завода, построенного еще в царские времена. Кстати, бараков располагались как раз дальше в сторону Химок, в поселке Никольском. А ближе к Москве — сплошные избы. Хотя нет, в Головино, бараков тоже хватало. Кстати, ведь именно на Головинском кладбище похоронен Пашка Левашов. Контр-адмирал глянул на часы — если поторопиться, то можно было успеть посетить могилу старого друга. Бросив последний взгляд на видневшийся за стволами деревьев вход на территорию порта, который совсем не изменился за полвека, сохранилась даже скульптура девушки с парусником, у которой они вшестером сфотографировались на память, Гаяускас заспешил ко входу в метро.

Одну остановку подземный поезд пролетел за какие-то три минуты, но, когда он вышел из метро, уже наступили ранние зимние сумерки. За долгие годы (в последний раз на могиле Павла Ирмантас Мартинович был аж шесть лет назад) район здорово изменился, но Головинское шоссе Ирмантас Мартинович узнал сразу. Что ж, хоть что-то он сегодня успеет. Купив у цветочного ларька шестерку темно-синих гвоздик, адмирал торопливо зашагал в сторону кладбища.

Аура у кладбища была на редкость паршивая, похоже, блудили здесь порой неспокойные. В прошлые разы он также ощущал какую-то особую неприятность этого места, но тогда она всё же была выражена намного слабее. Адмирал пожалел, что оставил в гостинице перстень, заключенная в нем сила сейчас бы очень пригодилась. Но, еще с конца четырнадцатого века, с событий, совпавших с убийством Кейстута, у Хранителей его рода появилось четкое правило: архив, меч и перстень не должны быть вместе. Либо одно, либо другое. Сейчас при нём была часть архива, поэтому перстень он с собою не взял. Кражи Гаяускас не боялся: перстень всегда настроен на Хранителя, и он запросто мог найти его в чужих руках хоть во Владивостоке. Но вот идти на кладбище, где обосновались неупокоенные, без защиты, да еще и с архивом, казалось довольно рискованным делом. В какой-то момент ему захотелось даже вернуться назад, но не сделать вообще ничего за день было уже просто недостойно. С Пашкой они вместе штурмовали крепость Кенигсберга, что бы он ответил, если бы узнал, что его боевой друг повернул назад, испугавшись мертвяков.

Хотя, о том, сколь опасными могут быть мертвяки, Пашка не имел ни малейшего представления.