За гранью мира алая заря - [8]

Сверкающие осколки падали вниз бритвенными лезвиями. Стонали деревья, прощаясь с тоненькими веточками и массивными сучьями. С тихим шелестом опадала свежескошенная трава. Хор цикад возопил жалобно-протяжно и со стрекотанием унесся в безопасные места, в другие времена и ночи. Маруша осталась одна посреди мира, иссекаемого беспощадными звездами. Птичка металась по сторонам, уворачиваясь от свистящих игл, но поток густел. Каждая следующая секунда могла стать последней.

Лесок остался позади. Маруша кубарем скатилась в траву и побежала под напитанными сыростью буро-желтыми арками поникшей травы. И сразу чувство направления погасло. Видимо, оно оживало только в полете. Быстро-быстро перебирая ногами, птичка неслась в неизвестность. То слева, то справа просыпались ворохи травяной щепы, так и норовящей залететь в блестящие глаза. Мерзкая глина прижималась к ногам тяжеленными сапогами, прилипала, стремилась удержать на месте. Поток разбившихся звездных тел, норовивший настигнуть птичку, которой некуда лететь, отставал на несколько секунд. Но земля-предательница притормаживала суматошный бег, заставляя терять мгновение за мгновением.

Внезапно в очередном холме, преградившем дорогу, Маруша заметила черную дыру огромной пещеры. Не медля ни секунды, птичка заскочила в спасительное отверстие. Коготки царапнули по металлу. Бескрылые проложили сквозь холм толстенную трубу, да и забыли о ней. Теперь труба могла послужить спасением для чуть не погибшей путешественницы. Звезды иногда звонко цокали по металлическим краям, но внутрь пробраться не могли. Пока о них можно было не думать. Да и не только о них. Так сладостно не думать вообще ни о чем. В конце концов, передышка сейчас просто необходима.

6

Раздался шорох.

- Кто? - встрепенулась Маруша.

- Я! - раздался в ответ раздосадованный писк. - Шумелка-Мышь.

Из темной щели высунулся розовый, любопытный, дрожащий нос. Крохотные ноздри жадно втягивали пропитанный пылью воздух.

Вслед за носом в трубу просочилось исхудалое тело, покрытое поредевшей шерстью. Ребра выпирали шпангоутами крохотной шлюпки, занесенной под землю шальным потоком и брошенной на произвол судьбы. Вертлявую шею охватывала замызганная веревка, конец которой тянулся за мышью вторым хвостом.

- О! - обрадовалась Маруша. - Это у тебя поводок? Ты была ручной мышкой, и бескрылые выводили тебя погулять?

- Дура! - рассердилась мышка. - И вовсе не так. Ты когда-нибудь слышала хоть об одной мыши, покончившей жизнь самоубийством?

- Не-а, - мотнула головой Маруша.

- Она перед тобой, - хвастливо улыбнулась Шумелка-Мышь. - Я долго шла к этому решению, я хотела, чтобы весь мир почувствовал, как плохо ему без меня станет. Я представляла, как близкие будут рыдать от горя, а тетка-жадюга прольет соленые слезы за то, что не давала мне поплавать в сметане. Но поздно! Они бы сидели в холодных сумерках и дрожали от холода и голода, а я бы уже валялась в подвале, набитом тысячью сортов сыра и миллионами колбасок. И штабели сала! Ты когда-нибудь ела сало?

- А что это?

- Дура и есть дура, - фыркнула Шумелка-Мышь. - Сало - это билет на праздник жизни. И если ты не пробовала сала, знай, что жизнь твоя прошла даром.

- Но ведь есть же мошки, червяки, комары...

- Боженька придумал птиц, чтобы они могли поедать то, что не пригодилось нам, - жалостливо вздохнула мышь. - Несчастные создания.

- Знаешь, это место вовсе не похоже на подвал.

- Подвал! Скажешь тоже! Думаю, кто-то решил оставить меня здесь, чтобы я могла посмотреть на мир после того, как помахала ему лапкой.

- Ну? Посмотрела?

- А то! - горделиво заметила мышь, но потом смешалась и повернулась в сторону, бормоча. - И какие гады учудили все это?

- А в чем дело?

- В чем дело?!!! Нет, она еще спрашивает, в чем дело?!!! Да ты и представить себе не можешь, как горько оказалось смотреть на оставленный мир.

- Неужели твои родные так сильно по тебе убивались?

- Да никто даже не заметил моего ухода! Все получилось наоборот. Это я сижу в холодной трубе, где жрать нечего, и вспоминаю всех, всех, всех, даже тетку-жадюгу. А родичи давно забыли меня и греются сейчас у труб парового отопления, хрустя себе хлебными корками.

- И они не поделились бы с тобой?

- Такие поделятся, как же! А еще, пернатая, знай, что зубы мои теперь не заточены для корок мира. Раз уж я его решила оставить, то никто меня не видит, не слышит и не чувствует. Ты первая. А есть жуть как хочется. Ты бы смогла провести без еды полмесяца?

- Вряд ли. Я конечно не пробовала...

- Не пробовала... Она не пробовала! А мне вот приходится. Застряла я. Обратная дорога отрезана, а вперед лезть боязно. Чую, желудок мой сейчас сожрет сам себя.

- Так чего тебе ждать? Ступай в свой подвал.

- Ага, сказала одна такая. Проход охраняет Тот, Кто Сидит На Качелях.

- Тебе-то чего бояться? Ведь он - птица! Какое ему дело до самоубийственных мышей, пусть даже единственных в своем роде?

- Че-е-его? Да любому детенышу известно, что он - крыса. Страшная, противная, огромная-преогромная бурая крыса. А какие у него зубы! Не зубы зубища! И мутные капли яда стекают с них на землю, умерщвляя траву и прожигая асфальт. Ни одной мыши не уклониться от встречи с ним на дороге в сырный подвал. Наверное, поэтому вместилище изобилия и пустует до сих пор. Я никогда не слышала, чтобы хоть кто-то сумел прорваться.