За гранью цинизма - [11]

— Чтобы вкусить запретного плода от Древа познания и прикоснуться к истине, необходимо избавиться от скверны. Ты готов к этому?

В том, что Бородач умолк, переводя участившееся дыхание, ничего странного не было. Оно заключалось в другом. В том, что Елена верила услышанному.

— Ну? — нетерпеливо поторопила она ночного гостя.

— …Я ответил утвердительно. И сказал нищий, то бишь, старец: «Иди и кайся!» «В чем?» — переспросил я. «В том, что ты совершил и чего не совершил, но намеревался». «Я готов». «Значит, в дорогу!»

После этих слов где-то в вышине зазвенели серебряные колокольчики. Пурпур вздыбился волнами и рядом с моей кроватью возник паланкин. Держали его четыре крылатых ангела. Усадили поудобнее старца и умчали, не попрощавшись, в небесную высь.

— И что дальше?

— Дальше я поднялся, оделся и отправился к тебе.

— Но ключ? — спохватилась Елена. — Откуда он у тебя взялся?

— Не знаю. Вернее, его у меня… не было и нет.

— Хватит морочить голову!

— Честное слово!

— ?!

— Оказалось, для того, чтобы открыть замок, ключ мне вовсе ни к чему. И другие не менее труднообъяснимые с точки зрения науки вещи произошли. Я, к примеру, сейчас вижу сквозь стену.

— Опять начинаешь?

— Нет, Лена! Мне самому страшно. А у тебя в ванной справа от двери — зеркало, треснутое сверху наискосок, слева — белая бельевая корзина, над нею — детское вафельное полотенце сиреневого цвета…

— Хватит! — неприятный холодок заполз под халат, легкой судорогой пробежал по спине.

— Кран, между прочим, каплет: или закрыт неплотно, или протекает, — отрешенно продолжал Бородач.

— Я же ясно сказала: достаточно! — Елена стукнула ладошкой по столу. — Или тебе нравится меня пугать?

— Избави господи! Почему ты так решила?

«Сюжет для Эдгара По или Альфреда Хичкока».

— Посиди немного, я загляну к сыну.

Через минуту, когда Елена вернулась на кухню, Задерихвост меланхолично помешивал ложечкой чай в своей чашке.

— Видишь, я чай подсластил. А ведь ты сахар поставить на стол забыла. Я же, пока ходила к Димке, нашел. Сходу и безошибочно. Хотя никогда у тебя в квартире не был, — визитер жалобно посмотрел на хозяйку.

«Час от часу не легче!»

— Но не в этом главное, правда? — Елена налила янтарной жидкости и себе.

«Что я мелю?»

- Правда, — тихим эхом откликнулся Задерихвост.

— Ты сказал, что должен в чем-то мне признаться. Или я неправильно поняла?

— Все верно! — Ради этого я сюда и явился… столь странным образом. Грешен перед тобой…

«О письмах, небось, сейчас заговорит».

— Но, право, не столь уж сильно…

Ночную темень за окном вспороло эхо выстрела.

— Помогите! — захлебнулся в истерике истошный женский вопль.

— Я мигом! — вскочил на ноги Бородач.

— Подожди, — взяла за руку непрошеного, но, безусловно, желанного гостя Елена.

Она не могла объяснить даже себе, что это — озарение, интуиция? Но вдруг отчетливо поняла: крик — вовсе не зов о помощи, а хитроумная попытка выманить на улицу Бородача.

— Не пущу! — Она решительно встала на пороге кухни.

— Как?! Неужели ты сохранишь ко мне хоть каплю уважения, если я сейчас останусь здесь?

— Помогите! — вновь раздался душераздирающий крик-мольба.

«Неужели я позволю подлости восторжествовать над добродетелью?»

— Не верь, умоляю!

— О чем ты, Еленушка?

Задерихвост, негрубо оттолкнув ее, бросился в прихожую. Надел ее босоножки. Обернулся на пороге:

— Как жаль, что я не успел поведать тебе главного…

…Она проснулась с дикой головной болью. До утра глаз так больше и не сомкнула. Все думала: что бы значил этот странный сон?

Те же сутки. 7.30 утра.

— Сны под пятницу обязательно сбываются, — авторитетно заявила Елене соседка, заглянувшая спозаранку, чтобы одолжить несколько гривен до пенсии. — Но с точностью наоборот. Так что ожидай вскоре важных известий. А то, что гость убрался восвояси в твоей обувке, означает, что он непременно вернется.

Ухожу, ухожу… Тебе ведь пора мчаться в свою лабораторию.

Четверг, 4 сентября. Сумерки.

Ветер пылесосил небо. Как самая педантичная хозяйка, он заглядывал буквально в каждый закуток своего поистине сказочного жилища. «Сюда, там немного, не забыть пройтись повторно здесь».

И, о чудо!

Прямо на глазах становились чище и сочнее оранжево-багровые краски заката.

Крылатым рысаком пронесся вихрь над водной гладью, стремительно взмыл вверх, играючи смахнул с небосвода — у самого горизонта — легкую паутину облачков. Выглянула одинокая звездочка, совсем крохотная и дрожащая то ли от космического холода, то ли испуганная столь стремительным и непредсказуемым порывом ветра. Она смотрела на мир трогательно и беззащитно, с какой-то детской непосредственностью.

Елена любила непогоду. Будь-то проливной дождь или метель, ураган или гроза. Штиль в природе с его неизменным «ясно» казался пресным до ломоты в зубах. Мертвой схемой, а не жизнью. Или чем-то вроде тюремного заключения в одиночке. В разгуле же стихии видела что-то удалое, бесшабашное, и этим ве-ли-ко-леп-но-е!

Вот и сейчас, сидя на берегу Синего озера, с неподдельным восторгом наблюдала за стеной камыша, тревожно шумящего, гнущегося во все стороны, но не сдающегося на милость безжалостного победителя. Лишь несколько стеблей, растущих отдельно на чистом плесе, были коварно обмануты. Чтобы достичь успеха, ветру пришлось вступить в заговор с водой. И когда волна — невысокая и уже этим как бы неопасная — азартно бросилась на стебли, те только лениво наклонились и, похоже, тихо рассмеялись. Что им такое? Игрушка, забава. На подобную самонадеянность и рассчитывал ветер. Словно в спину, ударил встречным порывом — неожиданно, яростно. Хрустнули стебли, коснулись буйными головушками предательской водной глади. А вихря как и не было. Умчался, заметая следы. Людские… Звериные… Свои…