За границами снов - [10]

Море отодвигает границы твои стократно.

Качает. Под крики чаек простор для лихой башки.

Борей нам расправит спины. Перевернет страницу.

Полярной звезде доверим вести нас на край земли.

Представь, лунный серп, и море внизу серебром волнится

И звезды в глубоком небе, точно в костре угли.

Выруби мне кораблик. Я знаю, без лишней жалости

Наждак отшлифует занозь. Исправит все виражи.

Сделай же мне кораблик, Дедушка, пожалуйста!

В полдень я отплываю. Я начинаю жизнь.

Лишь сорняк пробивается сквозь асфальт…

Лишь сорняк пробивается сквозь асфальт,

плюс – деревья, но эти – другой замес.

Отправляйся хоть по морю что ли как новый Чайльд,

но сумма не меняется при перемене мест.

Так учил я сидя за школьной партой,

и жизнь представлялась длинной, что шаг папани;

я с тех пор семенил с ней рядом и спал под картой,

забирался по ней в места, где кличут мадам и пани.

И как будто бы вынес такой мотив,

что сорняк пробивается лишь сорняк;

против догм и традиции, супротив,

раздирая щебень, металл, плитняк.

Сорняку не надобно твердой почвы,

он уместен будет в любом ландшафте, масти;

он не пишет писем, не ведает индекс почты,

как не ведает грабли судьбы или тяпку власти.

Я становлюсь прозрачным…

Я становлюсь прозрачным, я обретаю легкость;

В сердце моем открылась чертовски большая емкость.

Дрожью наполнен воздух; я становлюсь стеклянным.

Мысли мои в распаде; привкус несносно пряный.

Спать стало сложным делом: каторжно, тяжко, жарко;

Душа не слушает тело, да и плевать, не жалко.

Время куда-то делось; я устаю от дрожи;

Эти прикосновения становятся все дороже.

В этой моей пустыне, где я бродил доселе,

Нынче есть руки, взгляды, – это крутое зелье!

Что же со мною сталось? Что я без этих пальцев?

Сердцу претит усталость, разум теснит нахальство.

Жан-Клод уважает простую жизнь…

Жан-Клод уважает простую жизнь в мерном расходе сил;

Не вылезает из старых джинс и стоптанных мокасин.

В церковь не ходит: «к чему ходить, коли не согрешил?».

Жан-Клод никогда не любил спешить, не покорял вершин.

Любит зайти зацедить стакан, посетовать на жену,

Мол, стоило раз угодить в капкан, – и вся твоя жизнь ко дну.

Навек замурован в семейный быт, под строгий супружний взгляд;

В споры извечные, кто храпит; в вывод своих цыплят.

В тихой провинции нет траншей, но климат тут напряжен:

Жены песочат своих мужей, мужья распекают жен.

Внуки разъехались, дети шлют открытки на Рождество;

В доме – все скатерти да уют, будничных дел раствор.

Жан-Клода тянет в знакомый бар. Суббота, с утра дождит.

Стаканчик-другой пропустить: «нектар» желудку не повредит.

Жан-Клода все кличут по-свойски Жак, патрон наливает в долг;

Он в курсе событий на рубежах: спасибо, канал France Deux.

В настольном футболе он крут, мастит; кивают: «его стезя»;

О, как распаляется, пропустив, сухим кулаком грозя!

И кто бы он ни был: добряк, брехло, последний из могикан, —

В провинции сонной царит Жан-Клод, местный трактир, стакан.

Его атрибуты видны, ясны, имеют свой вкус и вес,

Их чуешь спиною. Конец весны, терраса, кривой навес.

Кафе, вязкий пригород, выходной; туман и все, как в бреду.

Жан-Клод мог вполне оказаться мной в далеком своем году.

Мог так же пить кофе, ленив, небрит, на стул оперев свой зонт.

Вдыхать этой жизни неспешный ритм и этот парной озон.

Коситься брезгливо на стариков и все ж снизойти: «года».

Они до скончания своих веков не двинутся никуда.

А много ли надо, когда ты стар: собака, петанк, очки;

Стал в пятый раз дедом, сутул, устал; боишься за кабачки.

Но в этой стабильности, милый друг, в недвижной ее воде

Я вижу спасательный жизни круг, спасительный для людей.

Так в мерном течении похожих дней шевелится жизнь моя.

В какую землю пустить корней, откуда моргнет маяк?

Покуда есть пригород и Жан-Клод, нас тянет на корабли,

Нас манит опасность, запретный плод, обычаи чужой земли.

И мы покидаем свои дома, привычный уклад вещей;

Ныряем туда, где не видно дна, лезем в любую щель.

И стоит вспомнить окраин сон, их мерный здоровый храп;

Треплю многословных всегда персон, неспешных, как донный краб.

И ясно, что этим даны их дни – вариться в простом соку,

И время проносится мимо них на полном своем скаку.

И дабы, о жизни своей сказав, не чувствовать едких мук,

Взглянуть полезно на то, что за… за дверью твоей, мой друг;

Тропою тернистой свой путь вести и жить везде налегке,

Чтоб после спокойствие обрести… в маленьком городке.

Мой кофе остыл, по стеклу ползут набухшие капли. Пар.

И день, что – то ли пустить слезу, то ли податься в бар.

Суббота, провинция, в смысле дно, терраса, сырой плетень.

Жан-Клод тихо курит, глядит в окно, и дождь моросит весь день.

Греческая баллада

Мерно шает[1] закат, полосою пунцовой закат;

В толчее облаков потерялся горячий дукат;

Мерно тлеет лоскут, точно уголь за створкой печи,

Раздуваемый в мягких клубах синеватой парчи.

Только тихий плеск волн, мы сидим на мостках, ты и я,

Как две капли воды, обрамляя пейзажа края.

Термаикос, ласкающий город на синих холмах,

Тихо барку баюкает в мягких лазурных волнах.

В тихих синих волнах я усталый свой взгляд погашу:

Безмятежный пейзаж акварельною кистью пишу.

Слабый ветер на губы приносит свой вкус соляной;

Мне не надо картины иной, мне не надо иной…