За голубым Сибирским морем - [5]

Но прежде всего вот это: вычитывание полос, самое сложное и ответственное.

Грибанов читал напряженно-внимательно, вдумывался в каждую фразу. Удачное слово он быстро пробегал глазами, другое — подправлял, третье — зачеркивал, выводил от него на чистое поле полосы «вожжу» — линию, и там писал новое, более точное.

Но это слово надо найти, а потом еще раз взвесить: на месте ли оно, может быть, его следует заменить другим?

А сколько слов в большой газете!.. Но и медлить нельзя: утром газета должна быть в руках читателя. Сейчас он спокойно спит и не знает, отчего всю ночь в редакции горит свет. Читатель и не задумывается над тем, успеют там, в редакции, или не успеют, трудно или легко делать газету. Он отдыхает! А утром, идя на работу, он завернет к киоску — ему дай газету. Недаром журналисты друг другу частенько говорят: «Не спеши, но поторапливайся!»

И Павел поторапливался. На некоторых строчках его перо потрескивало и брызгало.

— Ну, что у вас? Долговато читаете, — слегка улыбаясь, проронил редактор. — У нас ведь график…

— Есть замечания, — ответил Грибанов. — Вот, например, в первой колонке, третий абзац, смотрите: «Кадры, товарищи, дело нелегкое, сами понимаете». Видимо, нужно сказать: «Подбор и воспитание кадров — дело нелегкое!»

— Ошибки в этом нет, но… можно исправить… — Переписал строчку по-новому. — Еще что?

— В информации о механизаторах вот что написано: «После ремонта трактор прямо-таки заиграл, показывая удивительную скороходность в работе».

— Это — язык деревни. Оставим.

— Но при чем тут «заиграл» и «скороходность»? Это же не гоночный автомобиль.

— Слушайте, вы просто… Человек вы у нас новый… Мы так до утра дебатировать будем, а у нас — график, закон! — Он сложил полосу вчетверо, размашистым почерком набросал «В печать», расписался и подал Грибанову: — Пожалуйста, несите в линотипную.

Грибанов пожал плечами и понес редакторскую полосу в типографию.

3

Павел пришел домой, когда перевалило уже за полночь.

Ему долго еще не спалось. Он думал о завтрашнем дне, о летучке, о том, как воспримут его обзор газеты журналисты. Может быть, вместе со всеми следовало бы встретить Шмагина, но поезд приходит рано — надо поспать…

А в городе такая тишина! Только на станции изредка паровозы перекликаются. Все слышно. Вот это мощный локомотив отдувается после большого пробега: туф-туф, туф-туф! Устал, бедняга.

Да нет, это не паровоз… Это — мощный паровой молот. Ба, так это же завод, ремонтное отделение! У молота орудует кузнец! Он частенько подходил к Павлу, безусому токарю, и, закуривая, говорил: «Ну как, сынок, дела? Идут? Молодец! Расти, расти, да смотри не оступайся. Главное — честным будь во всем. Помни, что самое красивое в человеке — совесть!»

Он, он это, кузнец златоустовского завода. А там кто руками машет? Э… э… Комсомолия! Нет, нет, это слушатели партийной школы. Ну да, — провожают. До свида… — хотел крикнуть и… проснулся.

4

Один за другим приходят сотрудники редакции. В коридоре раздаются возгласы: «Привет»… «Здорово живем»… «Доброе утро»… А потом — чирканье спичек, шутки, смех.

Вдруг все стихло. Тяжелые шаги, многоголосое, сбивчивое «здравствуйте» — пришел сам редактор.

Сотрудники, заканчивая разговоры, расходятся по кабинетам.

Павел давно уже на своем рабочем месте. Снова просматривает страницы газеты, нервничает. Сегодня на летучке он впервые выступает обозревателем. Надо дать газете оценку. Это — не просто.

«Может, отметить только положительное? — размышлял Павел. — Односторонне получится. Значит, говорить начистоту? Но тогда… и редактора, и заведующих отделами, и ответственного секретаря задеть придется…»

Быстро, мелкими, упругими шагами вошла Люба Бондарева. Она на ходу кивнула Павлу, села за свой стол. Не отрывая взгляда от кругленького зеркальца, поправляя прическу, Люба спросила было Павла, как дежурилось, но тот не успел ей ответить: в комнату влетел Володя Курбатов. Он подошел к Любе, нежно, двумя пальчиками взял ее руку и, согнувшись в три погибели, чмокнул. Люба вырвала руку и с размаху стукнулась локтем о спинку стула.

— Фу, черт лысый, — сморщилась она и засмеялась. Ее большие темно-коричневые глаза весело поблескивали.

— Ага, Шмагину так можно, а мне…

— Если б тебя встречали…

— Шмагина встретили, да? — поинтересовался Павел.

— О, шумная была встреча, — ответил Володя.

Наверное, долго бы еще делились впечатлениями, но в дверь заглянула курносая рассыльная, сказала:

— На летучку.

Уже идя в кабинет редактора, Грибанов решил: «Скажу правду, но не всю. Зачем обострять отношения». И оттого, что принял наконец решение, ему стало сразу легко.

Так он и поступил. Сказал о хорошем в газете, назвал некоторые недостатки. Но когда уже садился на место, у него невольно вырвалось:

— Со многими замечаниями дежурного товарищ Ряшков ночью не согласился, кое-что в газете осталось неисправленным. Есть пища для «тяп-ляп».

— Это с вашей точки зрения? — спросил Ряшков.

— Н… ну, разумеется, я ни с кем не консультировался. — Павел вдруг покраснел. — Что же я… У меня, по-вашему, своего мнения не может быть. Но ведь правда, что в газете остались крупные огрехи? — Тут он шумно развернул свои полосы. — Вот послушайте, товарищи, что в газете напечатано: «Они успешно справляются с работой двух совмещенных профессий» или: «Он не чутко относится к пожилым труженикам, потерявшим способность трудиться». Дошла до читателя и такая клякса: «Вот доведу печь до ремонта и — в Одессу, на отдых». Это слова сталевара. Он хотел сказать, что в отпуск пойдет только тогда, когда закончит кампанию мартена. А у нас получилось, что сталевар пытается разрушить печь.