За голубым Сибирским морем - [32]

2

Тарас Афанасьевич несмело входил в приемную начальника рудника. Расправы он, конечно, не боялся, — Стрекач был не из робкого десятка, — но все-таки волновался. Шел и обдумывал, как войдет, что скажет.

Но встреча оказалась совсем иной. Как только он вошел в приемную, дверь кабинета начальника неожиданно открылась и на пороге показался сам Чекаленко.

— О, старина, привет! Заходи. Еще немножко, и ты бы меня не застал, — он долго тряс ему руку. — Ну, как твое здоровье, Тарас Афанасьевич?

— Пока бог милует.

— Вот и отлично. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? Вчера пересматривали твое предложение. Вот думаю поставить сюда. — Чекаленко торопливо вышел из-за стола, прошел в дальний угол и взмахнул руками, словно хотел обнять весь кабинет: — Вот сюда поставим большой ящик с землей, соорудим макет рудника: здесь — шахты, а здесь — карьер. Открытые забои, техника, подъездные пути… Пусть смотрят на твой проект.

— Значит, уже решено, Василь Михалыч?

— Да, да. Рассмотрели, идею одобрили, ну и… довели ее до министерства. Мы ведь не одни на свете, наша идея и на других рудниках пригодится.

— О ней уже знают.

— Ну, не все, не все. Страна-то велика. А доходы от предложения — миллионные. Сейчас даже и подсчитать трудно. Кстати, о премии. Вчера мудрили, мудрили: экономический-то эффект пока неизвестен. Как быть? Решили пока вот поощрительную премию тебе выдать, — он достал из стола заготовленную бумажку. — Вот держи, иди в кассу и получай.

— Спасибо вам, спасибо, Василь Михалыч.

Шел домой и рассуждал сам с собой: «Две тысячи рублей — сумма не малая, но ведь предложение… Поощрительная пока. Вот старуха обрадуется. Две тысячи…

А главное — признали, одобрили, даже в министерство сообщили! Сынку напишу, в Магнитку, пусть и он порадуется».

3

Голубенко, радостный, довольный, зашел к Шмагину и протянул бумагу:

— Во, Митя, читай. Добились своего, море зеленое…

Дмитрий Алексеевич ткнул пальцем в дужку очков, подтолкнув их вверх, на самую переносицу, посмотрел на Николая, не шутит ли тот, что с ним частенько случалось, и стал читать:

«Руководство Бурканского рудоуправления признает критику в статье Т. А. Стрекача правильной. Руководство сделало практические выводы. Предложение тов. Стрекача пересмотрено. Руководство изменило свою точку зрения на предмет добычи руды открытым способом. Автору предложения выдано денежное вознаграждение.

Нач. рудника Чекаленко».

Шмагин поднял голову, скользнул по лицу Голубенко своими близорукими глазами.

— Ну и что?

— Как что? — удивился Голубенко. — Дадим в газету «По следам наших выступлений».

— Это — плохие следы.

— Почему? Рассмотрели вопрос, критику признали, премию выдали, что еще надо?

— А по-моему, нам очки втирают. Ты не знаешь Чекаленко? А я знаю.

— Когда опубликуем — не посмеет.

— Э-э… Он не посмеет! Ты Грибанову показывал?

— Нет. Это же по твоему отделу.

— Но письмо-то готовил он. Идем к нему.

Он взял из рук Николая бумажку и пошел, Николай — за ним.

Грибанов прочитал, пожал плечами:

— Хорошо, но не очень. В ответе нет главного, что делается по внедрению в жизнь нового предложения. Признавать — одно, а делать — другое.

— Вот и я об этом говорю, — начал Шмагин, но Голубенко перебил его:

— Тогда я уже не знаю. Мне кажется, газета своего достигла: с консерватора маску сорвала. Опубликуем, а там посмотрим.

— Посмотрим? — переспросил Грибанов. — Когда начнут шахту строить, тогда поздно будет кулаками махать.

— Вот, море зеленое, — пошутил Шмагин, заглядывая в глаза Голубенко, — зря ты радовался, рано.

— Ну, тогда идите к редактору. Он наложил резолюцию, я с ним согласен, а вы как хотите. — Бросил ответ Чекаленко на стол и ушел.

Шмагин почесал затылок, прошелся по кабинету:

— А может, дать? Потом видно будет.

Павел еще раз перечитал ответ, отложил:

— О главном не сказано. Да и Чекаленко подозрительно быстро перестроился.

— В том-то и дело. Редактор заупрямится, а то бы повторно запросить: сообщите, что делается по внедрению предложения Стрекача.

— А зачем редактор? Это имеет право сделать и сам зав. отделом.

— Пожалуй… Да, напишу сам.

4

Прошло несколько дней. Ряшков уже совсем забыл об ответе с рудника. Но вдруг позвонил Юрмаков — каковы результаты. Тут редактор вспомнил о Чекаленко, поднял шум: Шмагин стал объяснять Ряшкову, но тот и слушать не хотел.

Утром, на летучке, редактор накричал на Голубенко и Шмагина. За них вступился Грибанов, ввязался в спор и Курбатов.

— Это уж слишком, — сказал он, — мы покритиковали, нашу критику признали, — и все недовольны. Редактор в данном случае прав. Надо газету делать, а мы тут турусы разводим.

Шмагин перебил его:

— Прежде чем делать, надо знать, что делать.

— Ну да, мы уже ничего не знаем.

— Граждане, — взмолилась Люба, — пойдемте работать, это можно решить и без нас.

— Товарищи! — остановил крик редактор. — Хватит, здесь не базар. Шмагин, Голубенко и Грибанов останутся, а остальные — по местам.

Когда в коридоре шум стих, Ряшков заговорил:

— Наша газета, можно сказать, одержала победу, к чему же упрямство? Не пойму.

— Да, ответ надо было опубликовать, — поддержал его Николай.

— Нет, не надо, — рубанул рукой Шмагин, — нельзя публиковать. Чтоб понять это — ума большого не требуется, и упрямство тут ни при чем. И ты, Николай… Опубликовать такой ответ — значит вооружить Чекаленко. Он вырезкой из газеты козырять будет. Конечно, кто не знает сути дела, тот скажет: «Смотри, газета добилась своего!» А на самом деле? Ведь предложение новатора не внедрено и не внедряется, — Шмагин осуждающе посмотрел на Голубенко и заключил: — Вот об этом ты не подумал, а подпеваешь.