За голубым порогом - [9]

Другие хищники подстерегали насекомых на земле. Смарагдовые жужелицы, жуки, отливающие фиолетово-зеленым золотом надкрылий, и более скромно окрашенные черные жужелицы шныряли между стеблями травы или таились под камнями и стволами упавших деревьев.

Прошло уже часа четыре, как мы вышли из дома. Солнце было в зените, и его лучи, пробивая Лесную крышу, тысячами подвижных, ослепляющих бликов рассыпались по листве. Стало очень жарко. Лицо горело, струйки нота, стекая, щекотали тело. К счастью, в Кедровой пади нет

недостатка в воде. Еще через километр тропинка вывела нас к берегу очередного ручья. Он назывался Второй Золотой.

Ручей протекал как бы в зеленом туннеле. Над ним сплетались ветви деревьев, заросли на берегах образовали стены. Куст дикого жасмина склонялся к самой воде. Его необыкновенно крупные цветы, как серебряные звезды, светились в густой тени.

В лицо пахнуло прохладой, запахом свежей зелени, влажной земли и мха. Горный ручей каскадами спадал с каменных порогов. Громадные валуны с замшелыми макушками преграждали путь воде. Ее струи прозрачными струнами дрожали на ветвях упавшего тополя.

Мы умылись и всласть напились ледяной воды. Очень хотелось присесть и отдохнуть здесь, у ручья. Но директор торопил идти дальше.

Чаще стали встречаться громадные кедры и лиственницы в два-три обхвата. Среди кустов заблестела на солнце река.

Совсем рядом по поваленному дереву прыгал полосатый бурундук. Он подергивал задорно поднятым хвостом и пронзительно цыкал, выказывая живейшее недовольство нашим появлением. Мы с интересом рассматривали сварливого зверька. Он проверещал еще что-то по нашему адресу, вдруг сконфузился и одним прыжком исчез в груде бурелома.

Маленький островок, заросший высокими деревьями, делил реку на два рукава. Над кустами противоположного берега виднелась деревянная крыша избушки. Мы не без труда перебрались через реку, более узкую, но и более глубокую, чем у поселка заповедника.

* * *

Кедры, пихты, ясени и липы обступили крохотную полянку на берегу реки. Место было обжитое. Посреди поляны чернело кострище с кольями для котелка. Под деревьями была пристроена кормушка для лошадей.

Александр Георгиевич распахнул дверь из толстых шершавых досок. После ослепительного солнца в избушке, освещенной лишь крохотным подслеповатым оконцем, казалось темновато. Привыкнув, глаз различал высокие нары с подстилкой из сена, занимавшие вею стену против двери, железную печь и столик под окном. На земляном полу лежал деревянный щит.

Мы с облегчением сбросили с плеч не тяжелые, но очень надоевшие рюкзаки. На столе, прижатая краюхой черствого, потрескавшегося хлеба, лежала записка — всего две строчки, написанные крупными буквами, с множеством восклицательных знаков. Александр Георгиевич пробежал ее глазами и обернулся к нам.

— Одну минуту, товарищи. Слушайте: «Внимание! Под пологом полоз Шренка и два щитомордника!» — подписи, энтомолога и орнитолога заповедника.

— Давайте искать, — сказал Николай, — Пожалуй, лишним лучше выйти из избы, очень уж здесь тесно.

Он был прав. Нары занимали больше половины избушки. Между печью и столом с трудом помешались три-четыре человека. Зина, Эмма и я с порога наблюдали за поисками. Александр Георгиевич и Николай осторожно, палкой, подняли с пола шит, переворошили сено, вытряхнули шкурку косули, служившую одеялом, и выволокли из-под нар все, что лежало там вперемешку, — запас сухих дров, топор, какие-то рогожи и тряпки, ведро, пилу и еще множество нужных в лесном домике предметов. Никаких следов змей не было.

— Записку написали дня два назад, — соображал директор. — Был дождь и холодная ночь. Естественно, змеи приползли греться. Теперь, в эту жару, они давно уже в лесу. — И поиски были прекращены.

Мы занялись хозяйством. Александр Георгиевич взял топор, растопку, и через минуту на поляне пылал костер. Всю провизию из рюкзаков выложили на стол. Из припасов в избе кроме буханки черствого хлеба, которой смело можно было заколачивать гвозди, мы нашли соль в стеклянной банке и высокую бутылочку с острым «Восточным соусом». Несколько жестяных кружек висело на гвоздях, вбитых в потолочную балку. Я потянулась, чтобы снять кружку, и увидела змеиный хвост. Он свисал с балки прямо над моей головой. Я так вздрогнула и отшатнулась, что Эмма, спокойно сидевшая на чурбанчике, взвилась, как подкинутая пружиной. Мы мгновенно очутились за порогом. Не было ни паники, ни криков. Все очень тихо и достойно, только с излишней поспешностью, может быть. Александр Георгиевич и Зина возились у костра, прилаживая громадный, закопченный до бархатистости чайник.

— Что случилось? — тихо спросила Эмма.

— С балки свешивается змеиный хвост, — сказала я неуверенно: пожалуй, для змеиного хвоста он был толстоват на конце, да и изгиб его был какой-то не змеиный.

— Надо проверить, — сказала Эмма. — Если вы ошиблись, Александр Георгиевич нас задразнит.

С порога ничего не было видно. Я подобрала палку, осторожно вошла в избу и тронула хвост, неподвижно висевший на том же месте. Он безжизненно качнулся от прикосновения. Тогда мы осмелели. Эмма недрогнувшей рукой ухватилась за «хвост» и сдернула вниз с клубами пыли и копоти… целую связку колбас. Эти тонкие, копченые колбаски носят название охотничьих. Найденные нами на балке, отличались удивительно темным цветом и замечательной твердостью.