За годом год - [29]

— Дочка, Иван Матвеевич?

— Нет, к сожалению. Соратница, Валя Верас, — ответил Зимчук, как говорят о людях, которых должны знать. — Когда-то с предателями на улицах расправлялась, а теперь градостроителями интересуется.

— Это в каком смысле?

— В положительном, конечно.

Жена разговаривала с Михайловым и Понтусом. Василию Петровичу хотелось поговорить с нею наедине, именно теперь, перед отъездом. С совещания он вышел с таким чувством, будто в нем что-то утвердилось. Верилось — она тоже скажет о чем-то, после чего, возможно, рассеются недобрые предчувствия. Но сейчас поговорить было нельзя. Да и Вера была увлечена другим.

— Я читала у Толстого, — говорила она Понтусу, — когда человек куда-нибудь едет, он половину дороги думает о том, что покинул, а затем уж — о том, что ожидает его впереди.

— Толстой не предвидел третьего, — смеялся Понтус, — нас. Мы, Вера Антоновна, лелеем надежду, что не дадим вам заниматься ни первым, ни вторым.

— А знаете, и я нахожу, — с напускной серьезностью согласился Михайлов.

— Вот видите!

— Вы тоже с нами? — подняла на Понтуса широко раскрытые глаза Вера и как-то неестественно замигала.

— Конечно! В качестве почетного эскорта. — Он сделал вид, что мчится на мотоцикле. — Кстати, об эскорте…

Вашего уважаемого супруга рекомендуют главным архитектором города.

— Точнее, руин, — поправил Михайлов.

— Это правда, Вася? — расцвела Вора. — Почему ты мне ничего не сказал?

Ее радость, как и внимание к Понтусу, заговорившему высокопарно, обидела Василия Петровича. Подумалось: возможно, она никогда и не любила его по-настоящему. В ней так и не пробудилась страсть к нему, и Вора жила с ним лишь потому, что выпало жить.

— Пока рано говорить про это, — нехотя ответил он.

— Ну, извините! — помахал пальцем перед своим римским носом Понтус. — Если я говорю председателю Совнаркома, что мне нужно подумать, это означает только одно: я не принимаю решения, не взвесив предварительно все "про" и "контро". А если на это высокое начальство отвечает: "Подумайте и доложите", это значит — оно предлагает: "При отсутствии криминала оформить".

— Мудрено!

— Зато здорово. Я уж и зама подобрал. Барушку. Есть установка — пока к таким относиться лояльно. Да он и справку от подпольщиков достал. Когда-то снабдил их планом города. Так что, Вера — Надежда — Любовь, можете поздравлять.

Не останавливаясь промчался товарный поезд с одним классным вагоном. В открытых дверях исписанных мелом вагонов стояли и сидели солдаты. На платформах, покрытых брезентом, угадывались очертания танков. Солдаты пели. Песня, вырвавшись из грохота, грянула на перроне, но через мгновение снова утонула в перестуке колес.

Все, кроме Понтуса, посерьезнели.

— Вы заметили, товарищи? Чем дальше развертывается наше наступление, тем упорнее танковые и воздушные бои, — сказал Михайлов. — Недавно за день подбили и уничтожили двести девяносто пять немецких танков и около сотни самолетов. Вы представляете? Нет, попробуйте представить!

— Да, многовато, — полушутливо промолвил Понтус.

Вера вздохнула.

— Боже мой, кончится ли это когда-нибудь?

— Полноте, дорогая Вера Антоновна, это же и есть конец, — убежденно сказал Михайлов. — И лучшее тому доказательство — течение нашей жизни… Нуте-ка, а ваше мнение? — неожиданно, как он это иногда делал, обратился Михайлов к Вале, которая украдкой исподлобья наблюдала за ним.

Все повернулись в ее сторону.

— Конечно, — быстренько согласилась та, восхищенно глядя на Михайлова. — Разве можно здесь сомневаться!..

Улучив удобный момент, Василий Петрович позвал жену, и они пошли по перрону.

Показался второй поезд. Могучий "ФД", выбрасывая клубы дыма, тянул длинный состав, хвост которого терялся за поворотом. Пронесшись мимо, он обдал перрон жаром, дохнул запахом мазута и отработанного пара. Грохот и перестук колес гулким эхом отдались в пустой коробке вокзала.

— Вот ты и едешь, Веруся, — невесело проговорил Василий Петрович.

— Да, Вася.

— А ты… ты не думала, что это все же бессмысленно?

Ресницы у нее дрогнули, и она просящими глазами взглянула на мужа.

— Я не героиня, Вася. Я обычная женщина, мать… Здесь мы будем только мешать тебе и мучиться сами. Кому это нужно? Ты ведь все равно будешь наезжать к нам…

Ее взгляд обезоружил Василия Петровича, но слова, которые она, скорее всего, вынашивала и приберегала специально для него, возмутили.

— Кому нужно? — жестко переспросил он. — Всем: мне, вам, работе.

— Вася!

— Нет, если так, выслушай! Ты упрекала, что я тебя мало люблю, делю себя между тобой и работой. Ну, а твое отношение ко мне, разреши спросить, это любовь?

— Вася, клянусь…

— Подожди! Я знаю, теперь там жить легче. Но я не хочу верить, что ты жена только для счастливого времени.

— Ты же сам сказал, чтобы мы ехали.

— Правильно! Но ты разве имела право соглашаться? Наоборот, ты мечтала об этом, добивалась этого.

— А Юрик?

— Его, как и тебя, тоже не мешало бы прополоскать в горе.

— Тогда я не еду…

— Нет, нет!

— Так чего же ты хочешь от меня?

— Товарищ главный! — окликнул Михайлов.

Василий Петрович оглянулся и, остывая, добавил:

— Чтоб ты подумала об этом хотя бы в первую половину дороги…