За годом год - [2]

От прежнего дома остался только подвальный этаж. Люди накрыли его чем могли — горбылями, обгоревшей жестью… Сверху насыпали земли. Сквозь этот потолок-крышу, уже поросшую полынью, вывели дымовые трубы — из кирпича, из водосточных труб. Окна в подвале до половины были забиты и тоже присыпаны землей.

— Тут, — сказал Алешка, показывая на это убогое прибежище.

Зимчук открыл дверь, над которой козырьком нависла фанера, и первым, почти ощупью, спустился по ступеням в подвал.

Сквозь единственное оконце в комнату проникал мутный свет. Посреди комнаты, у печки-«буржуйки», на табуретке сидела женщина и кормила ребенка, помешивая ложкой в консервной банке. Услышав скрип двери, женщина подняла голову и, прикрыв кофточкой грудь, с тревожным любопытством взглянула на вошедших. В темном углу на полу играли трое остриженных ножницами мальчишек в коротеньких штанишках из плащ-палатки, со шлейками, скрещенными на спине.

— Добрый день, — поздоровался Зимчук.

Женщина отняла от груди ребенка, положила его на кровать, где, укрытый тряпьем, лежал бородатый, взлохмаченный мужчина с опухшим лицом.

В комнате все было самодельное: печка-«буржуйка», табуретки, кровать, стол, полка, даже массивные, отлитые из олова тарелки и ложки на полке.

— Проходите, — узнав Алешку, разрешила женщина и повернулась к печке, будто дальнейшее ее не касалось.

Она была худая, измученная. Горе и усталость наложили следы не только на еще молодое бледное лицо и фигуру с острыми плечами, но и на жесткие, без блеска, волосы, которые уже почти невозможно было аккуратно причесать.

— Давно спит? — спросил Алешка, указывая на кровать.

— Где там давно. Ему, чтоб выспаться, теперь, чай, суток мало будет.

— Ничего, — успокоил Зимчук, — сейчас все повернется к лучшему.

— Ох, тяжело было… Как ждали мы ее, власть нашу…

Мальчики, перестав играть, настороженно уставились на Зимчука. Младший подошел к матери и стал рядом, то ли ища защиты у нее, то ли собираясь защищать ее сам. Мужчина же не шевельнулся — спал крепко, хотя и неспокойно. Он морщился, тяжело дышал, стонал, и странно было, почему не плачет, спокойно лежит на одной с ним подушке дитя. Женщина, видимо, тоже обратила на это внимание и взяла ребенка на руки. Покачала.

— Вы, тетка, разбудите Змитрока, — попросил Алешка и показал глазами на Зимчука. — Это Иван Матвеевич. Понимаете?

Женщина засуетилась и принялась тормошить мужа.

Мужчина потянулся и с трудом приоткрыл веки. Но, увидев Алешку с незнакомым человеком, приподнялся и, свесив ноги, сел, держась за край кровати.

— Ты уже как-нибудь сам, Костусь… — прохрипел он, глотая набегавшую слюну. — А мне, это самое, дай поспать. Ей-богу, не могу… Сходите, коли ласка, к Тимке, пусть тот расскажет…

Он опять упал на подушку и, не дождавшись, пока они выйдут, решительно закрыл глаза.

На стук за соседней дверью, на которую показал Алешка, долго не отвечали.

Зимчук собрался уже пойти, но дверь неожиданно скрипнула, и в темной щели блеснул удивленный детский глаз.

— Можно к вам? — спросил Зимчук, незаметно подавая знак Алешке, чтобы тот спрятался.

— У нас никого нет, дяденька. Тимка снова в город пошел, — ответили из-за двери.

— А мне Тимка и не нужен, мне ты нужна.

— Я?..

На пороге показалась девочка. Остроносенькая, с кольцами косичек вокруг ушей, она щурилась от солнца и, точно тот, на кого смотрела, стоял далеко, приложила руку ко лбу. Ее маленькая фигурка в чистом поношенном платье четко вырисовывалась в темном квадрате двери. Зимчука удивили опрятность и необыкновенная хилость девочки. Ручки и ножки ее были такие худые, а шея такая тоненькая, что казалось, едва держит голову и голова клонится набок.

В узкой, почти пустой комнатушке, наполовину меньшей, чем у соседей, стояли лишь топчан, стол и табуретка. Зато в нише окна зеленел вазон с геранью и висела раскрашенная клетка со щеглом, который порхал с перекладинки на перекладинку.

Девочка вытерла ветошкой табуретку и пригласила Зимчука сесть, поглядывая на желтую колодку его маузера.

— Тимкин щегол? — спросил Зимчук, как спрашивают у детей, желая потрафить им. Но, взглянув на по-взрослому озабоченное лицо девочки, сказал:

— Бедно живете… Сколько же твоему Тимке лет?

— Тринадцать.

— Мало.

— Не-ет, он уж большой.

— Не обижает?

— Что вы, дяденька! Тимка мне последнее отдает…

Поняв, что лучше про родителей не вспоминать, Зимчук привлек к себе девочку и погладил по худенькой спине.

Она не отстранилась, а доверчиво положила ему на колено руку.

— Вы, дяденька, наверно, нашего тату знали?

— Нет, не знал, детка.

— Тогда все равно не бросайте нас. Куда мы одни? При немцах нам хоть партизаны помогали. Тимка продуктовые карточки подделывал…

— Неужели подделывал?

— Точно.

— Теперь в детский дом пойдете, будете расти там, учиться…

Не заметив, как дрогнули глаза у девочки, Зимчук долго говорил с нею и ушел только после того, как Алешка дважды напомнил, что пора уже — ждут в другом месте.

— Завтра-послезавтра зайду, — пообещал он на прощание. — А Тимка пусть вечером непременно к Алешке забежит, я кое-что приготовлю для вас.

Вышел он на улицу неохотно. Ослепленный спетом, с минуту стоял возле странного жилья, где нашли себе приют люди и где неизвестно сколько им еще придется прожить! И Зимчук остро почувствовал потребность сделать для них что-то хорошее, и сделать это как можно скорее.