За год до победы: Авантюрист из «Комсомолки» - [14]

– Великий Лев Толстой в молодости любил играть в карты. Собирались у него именитые люди, сливки общества. Причастился к карточному столу и пианист Гольденвейзер. А порядок был у Толстого такой – если со стола упала монета, ее не поднимали – оставляли слугам. Хотя деньги тогда были не то, что сейчас – за двугривенный можно было приобрести корову. Гольденвейзер, играя, обронил серебряный пятиалтынный, нагнулся и стал искать под ногами, тогда степенный Лев Николаевич достал из кармана сторублевую купюру, поджег ее и начал светить Годьденвейзеру. Познание человеческой психологии идет от малого, Валя! Все запримечайте – все! Ну, например, с какой ноги начинает двигаться человек, с правой или с левой?

С левой. А вот любую тяжелую вещь, которую берут двумя руками, человек начинает брать правой – всегда правой, если он не левша, и уж потом в дело вступает левая. Войдя в темную комнату, всегда начинает шарить по стене правой рукой в поисках выключателя и очень удивляется, когда находит его слева. И так далее, Валя. Это очень интересная наука – изучать людей! Получайте свою стипендию и учитесь, Валя. В следующий раз я вам еще что-нибудь расскажу. Вообще-то в мире уже совсем нет загадок – все объяснено. Настолько объяснено, что даже неинтересно. Главное, Валя, чтобы нигде не остались ваши отпечатки пальцев, чтобы для любых юридических и прочих органов вы были чисты, как ваша мать. Вот и вся ваша задача, Валя. Другой задачи нет. Понятно?

Это было странное знакомство, которое держало Пургина в состоянии некой боевой собранности, сцепа, ощущения того, что в его жизнь вот-вот ворвется незваный пришелец и с ним придется бороться. И вместе с тем – он ни разу за все время, пока получал конверты с деньгами, не ощутил опасности.

То, что Сапфир Сапфирович был связан с уголовным миром, у Пургина не вызывало сомнений, но это были такие высочайшие, обретающие на бог знает какой верхотуре связи, что их не могла зацепить обычная гепеушная щетка. Связан Сапфир Сапфирович был, наверное, и с политическим миром, возможно даже с подпольным, но эти связи тоже были высокими – ни в одном из политических дел он не был замешан.

Трудился Арнольд Сергеевич на скромной профессорской должности в московском университете и, как Пургину сказал Коряга, был любим студентами, зарабатывал неплохо, но не столько, чтобы снабжать денежными конвертами малознакомых людей. Значит, трубопровод, по которому к Арнольду Сергеевичу текли карбованцы, тянулся из другого места. Откуда? Из Харькова? От Топаза Топазовича, как Пургин прозвал Платона Сергеевича: топаз и сапфир – камни одного ряда, оба цветные, оба поделочные, оба украшают жизнь, – тоже вряд ли, источник здесь, в Москве.

Впрочем, голову над этим ломать не хотелось.

Как-то утром мать Пургина встала с серым невыспавшимся лицом, застонав, закусила губы от боли.

– Ты чего? – довольно спокойно спросил сын.

– Прострел, – простонала мать, руками взялась за поясницу.

– Профессиональная болезнь уборщиц, – сказал Пургин, – как силикоз у шахтеров. Возьми бюллетень.

– Не могу, Валя.

– Почему?

– Боюсь, с работы турнут. У нас идет чистка. А кому нужна уборщица, которая, как ты говоришь, больна профессиональной болезнью шахтеров?

– Турнут – это плохо.

– Работа, Валя – это не только хорошая зарплата, это вот еще и авоська.

– В Кремле дают то, чего не дают в других магазинах. – Пургин не удержался, хмыкнул. – Все понятно, мам. Что делать?

– Будешь почаще ходить со мной на работу, Валь, я договорилась, – лицо матери исказилось, сделалось потным, щеки тяжело обвисли. – У Пургина внутри что-то сжалось. Раньше с матерью никогда такого не было.

– Я тебе помогу, – с жалостью произнес он.

В Кремле он, словно бы испугавшись чего-то, все утро – мать убирала то утром, то вечером, это зависело от режима Кремля – таскал воду, выкручивал тряпки, даже взял в руки полотер, чтобы подновить полы в кабинете самого Калинина – как раз у его кресла, справа, наблюдательный Пургин обратил внимание на тусклоту паркета – видать, к Калинину часто приносили бумаги на подпись и тот, кто приносил, терпеливо ждал у кресла, переминался с ноги на ногу, давил подошвами пол. Пургин обрадовался, сделав такое маленькое открытие – уроки Сапфира Сапфировича не прошли даром.

Пальцем показал на вытертости в полу:

– Видишь, мам?

– Стар уже стал Михаил Иванович. А раньше, говорят, таким гоголем ходил, o-o! Гоголем-моголем! А сейчас ногами едва шаркает. Слепой, бумаги читает долго. И людей любит держать у стола. Такое впечатление, что боится остаться один.

Все совпадало, мать подтвердила наблюдения Пургина.

Стол Калинина был завален коричневыми, сделанными из натуральной кожи орденскими книжками. Пургин, любопытствуя, взял в руки одну, сердце у него дрогнуло, застучало, отзываясь тревожным щемлением во всем теле – внизу заглавного листка стояла нетвердая, сделанная дрожащей рукой подпись Калинина, печати еще не было – не успели поставить и книжки не успели забрать: видать, Михаил Иванович уходил вчера из Верховного Совета последним, вместе с помощником. И все оставил на столе – никто же не возьмет, в Кремле все свои.