За глянцевым фасадом - [64]

ЭПИЛОГ

Жаклин Бувье Кеннеди Онассис была похоронена рядом с Джоном Фитцджеральдом Кеннеди на Арлингтонском кладбище. «Какое красивое место, я хотела бы остаться тут навсегда», — сказала она, когда на это кладбище доставили прах ее убитого мужа. Там же лежат ее дочь, родившаяся мертвой, и сын Патрик, проживший всего три дня.

Она стала частью мифа Кеннеди.

Она сама отчасти создала этот миф и всячески старалась поддерживать его. Если представители клана Кеннеди, несмотря на все их злоключения, по сю пору остаются легендой, этим они во многом обязаны несгибаемой воле, благородному достоинству и тонкому историческому чутью Жаклин Бувье, никогда не отступавшей перед злой судьбой. Беды и несчастья так и сыпались на эту семью (Уильям Кеннеди Смит, один из племянников Джеки, был обвинен в изнасиловании и в последний момент оправдан судом), но Джеки не опускала руки. Она боролась. Она была гордым знаменосцем клана, который распадался за ее спиной. Старый Джо знал, что делал, когда уговаривал сына жениться на этой девушке, такой утонченной, такой обворожительной. По сути, глава клана выбрал себе преемника.

Но, согласившись стать «Кеннеди навсегда», Джеки расставила себе ловушку. Она превратилась в пленницу своей легенды и так и не сумела от нее освободиться. А подлинная сущность Жаклин Бувье осталась нереализованной. Она, прирожденная индивидуалистка, натура творческая и самобытная, вынуждена была загнать себя в жесткую, раз и навсегда отлитую форму. Она себя искалечила. Но не хотела, чтобы люди догадались об этом, и еще туже стягивала на себе невидимый корсет. Жила, словно стояла по стойке «смирно». Окружающие должны были видеть только непроницаемую, загадочную личину. Она была вознаграждена за принесенную жертву — ее превратили в живую икону. Но зададимся вопросом: действительно ли она хотела для себя такой необыкновенной судьбы?

Я так не думаю. Она была глубже, сложнее, чем глянцевая картинка, которую нам подсунули вместо нее, которая служила ей и щитом, и спасательным кругом. Ведь нередко ей случалось заблудиться в собственном душевном лабиринте: она любила власть, но предпочитала оставаться в тени, была от природы авантюристкой, но боялась остаться без защитника; у нее были запросы прогрессивной интеллектуалки и привычки мещанки, она разговаривала тоненьким детским голоском, но в случае несчастья обнаруживала стальную хватку; прикидывалась светской львицей, но читала Сартра. В ней одновременно уживалось слишком много женщин. И порой, раздираемая на части противоречивыми устремлениями, она застывала на месте, не в силах справиться с собой, не зная, куда двинуться дальше. В такие моменты она становилась глупой и ограниченной, мелочной и злой. И винила во всем мужчин. Ей казалось несправедливым, что вся власть в обществе принадлежит им, что без их участия нельзя сотворить историю ее жизни. Она выбрала самых влиятельных, самых знаменитых (она была слишком гордой, чтобы выбрать для себя легкую добычу) и заставила их заплатить за это. В прямом смысле слова. Сколько на свете женщин, несчастных, обманутых, униженных, которые мстят за себя таким же образом?

Поступая так, Джеки вновь становилась ребенком и вновь переживала драму своего детства. Она превращалась в маленькую Жаклин, разрывавшуюся между привязанностью к матери и любовью к отцу, метавшуюся между благонамеренным консерватизмом и жизнью, полной приключений и удовольствий; не в состоянии сделать выбор, она застывала на месте. А мгновение спустя каким-то чудом превращалась в неизъяснимо притягательное существо. «Ты станешь королевой, доченька…»

Если бы только она смогла забыть голоса, к которым прислушивалась в детстве, и жить по-своему…

Но нет, это было бы невозможно: чтобы жить по-своему, надо верить в себя. А чтобы поверить в себя, надо, чтобы в детстве тебя согревал нежный, ласковый, ободряющий взгляд отца или матери. Детство Джеки было другим. Вместо ласковых взглядов ей достались сверкающие клинки двух эгоистов, с лязгом сшибавшиеся над ее головой.

Она жила между двумя пираньями: одна преследовала ее своими придирками, другая — своим обожанием. И ей приходилось постоянно увертываться от них, чтобы не быть съеденной. В итоге ее жизнь превратилась в нескончаемое бегство. Она так и не смогла взлететь, за нее летали другие люди или двойник, совсем не похожий на нее, но тоже носивший имя Джеки. А самое печальное, что она это понимала. В глубине души ей не нравилось то, что она сделала со своей жизнью. Когда-то у нее была мечта… до которой у нее не хватило смелости дотянуться. Наверно, она думала так: будь у меня чуть больше мужества, я бы скроила себе жизнь по собственной мерке. Судьбу, на которой стояла бы подпись автора: «Жаклин».

Она сама была своим злейшим врагом. Ведь она обладала исключительной прозорливостью. И не могла простить себе проявленную когда-то слабость: отсюда и запоздалые вспышки гнева, необъяснимые и ужасные. Когда сознаешь, что могла бы жить, действовать, реализоваться самостоятельно, и в то же время остаешься во власти надуманных табу, навязчивых страхов и детских обид, — это тяжело. Она презирала свои слабости, но в то же время была их заложницей.