За девятое небо - [7]

Русалки, всё ещё парившие над озером, чуя страх Марьи, сипло рассмеялись, и Марья вздрогнула от их ледяного хохота, чем ещё больше раздразнила навий.

– А говорила, будешь терпеть муки Тьмы! – пронеслось над озером.

– Буду! – разозлилась на себя Марья.

– Неужели тёмный страх так быстро пленил тебя? – всё не унимались русалки, хохоча.

Марья обернулась к лесу: ожившая Тьма, проскользнув клубами между сизых стволов деревьев, мчалась на неё стаей волков. Оборотни.

Дрозд, взлетев с тояга Марьи, запел, и его Песнь серебристым кружевом сплелась с тёмной паутиной заупокойного воя мавок.

Когда обращённые волки по велению русалок накинулись на Марью, та не стала сопротивляться. Марья закрыла глаза и тихо пела вместе с Дроздом, принимая всю боль когтей волколаков, как это делал Светозар. Русалка знала, что в ней нет столько Света, сколько было в душе сварогина, но благодаря Светозару знала она и то, что отвечать Тьмой на Тьму – никогда её не победить. Победить самую тёмную ворожбу можно только светом. Даже самым тусклым огоньком. Даже искрой тухнущего угля.

Мавки повалили на землю Марью, выбили из её рук тояг, разорвали её шёлковый сарафан, но причинить вреда поющей деве они не могли – та, что умерла, вновь умереть не может.

Дрозд кружил над стаей волков, пытающихся разорвать русалку, и серебряное кружево птичьей Песни оплетало чёрных волколаков, сковывая их. И чем больше мавки пытались достать Марью, тем сильнее пленили их путы серебряной Песни.

Сквозь алое марево боли и закрытые веки Марья видела, как отступали мавки перед силой Песни. Но та Песнь была не её – Марья лишь повторяла за Дроздом слова, что по своей природе не были словами, слова той Песни, что когда-то спел птице Светозар.

В русалке никогда не было столько силы… Эта непрошеная мысль прервала Песнь, и Марья увидела себя в огне. Огонь Хорохая, ревя неистовым пламенем, ослеплял и сводил с ума – он мог погубить даже то, что уже мертво. Марья видела свою смерть – она погибнет так же, как погибла на празднике Весны. Только её дух не сможет отправиться в Ирий, не сможет отправиться и к Мору – огонь Хорохая забирает даже посмертное бытие… И она никогда не спасёт Светозара.

Ужас накрыл ледяной волной, придавил лапами освободившихся от пут мавок: кружево серебряной Песни таяло, выпуская Тьму на волю.

Сквозь мрак и всполохи грядущего огня, сквозь вой разъярённых мавок и едва различимую серебряную Песнь Дрозда Марья услышала сиплый смех русалок. В том смехе не было ничего, кроме мрака. Мрака, что, опутывая душу леденящими словами, забирал к себе…

Глава 2. Тьма сгущается

Мухома Заяц, стоя в окружении свиты на главном причале Зайцевского порта, хмуро смотрел на прибывающие корабли: их было слишком много – всё войско Пяти Стольных Островов. Заяц знал, что скоро грядёт битва при Ровновольске, но знал он и то, что дружины не успеют к началу сражения прибыть на Юг.

Первыми причалили суда с обводами для ледового плавания – они прокладывали путь по начинавшей замерзать воде.

Смеркалось; золотой огонь факелов рассеивал сизые сумерки, отражаясь от падающего снега, освещал прибывающие корабли, играл на шлемах сходивших на землю витязей, золотил белые одеяния волхвов. Вечер полнился голосами людей и звоном доспехов. Торговцы и покупатели с большого базара, что теперь простирался от Зайцевского порта до почти отстроенной городской стены, толпились в порту, любопытствуя.

С тяжёлым сердцем князь Волыньского княжества смотрел, как в окружении свиты сходит с корабля великий военачальник Ворон.

В доспехах и плаще сухой и поджарый Ворон выглядел куда мощнее, чем обычно. Подойдя к князю, Ворон, положив на сердце руку, поклонился. Заяц ответил тем же.

– Да хранят нашу землю Боги, – прохрипел Ворон. Взгляд его был холоден и суров. – С рассветом мы отправимся в путь, по Великой Дороге дойдём до Ровновольска.

– Это великое испытание мы преодолеем только сообща, – согласился Заяц. – Мой дом – ваш дом. Людей у нас немного – только торговцы да рыбаки, оружие держать не умеем, но огнём обогреем да хлебом с солью встретим.

Ворон, зная, насколько Мухома Заяц близок к правящим дворам не только Солнцеграда, но и других княжеств, не стал требовать у него воинов. Десяток-другой рекрутов, который сможет набрать Волынька, не стоят ссоры с таким человеком.

– Да поможет нам отец Сварог, – согласился Ворон и последовал за Зайцем и его свитой в город.

Заяц разместил Ворона и его приближённых в гостевых теремах княжеского двора; войско же расположилось как внутри крепостной стены, окружавшей Волыньку, так и вне её.

– Мы выступаем завтра на рассвете, – говорил Ворон. – Возгарь начнёт битву, а мы будем той силой, которая сокрушит оставшихся колосаев и отправит их туда, откуда пришли. Армия с Востока поможет нам в этом.

Ворон с другими высшими чинами войска, Мухома Заяц с Фросьей и дочкой Ясной ужинали в трапезной княжеского терема – просторном зале с расписными стенами и большим, накрытым белой скатертью столом. За окнами уже сгустилась синяя ночь; на столе горели свечи, наполняя бытие светом и теплом.

Мухома хмуро посмотрел на Ворона: предстоящая война внушала князю опасения. И то был не просто страх – неясное гнетущее чувство неизбежного возникало всякий раз, когда Мухома думал о будущем.