За далью — даль - [9]

Как бы кружась в окне, простор.

И расстоянье между нами

Росло на запад и восток.

И каждый миг был новой вехой

Пути, что звал к местам иным…

А между тем я как бы ехал

И с ним, товарищем моим.

И подо мной опять гудела

В пути оставленная сталь.

И до обратного предела

Располагалась та же даль.

И от вокзала до вокзала

Я снова в грудь ее вбирал:

И тьму тайги, и плес Байкала,

И степь, и дымчатый Урал.

И к Волге — матушке с востока

Я приближался в должный срок

И, стоя с другом локоть в локоть,

Ее заранее стерег.

А через сутки с другом вместе,

Вцепившись намертво в окно,

Встречал столичные предместья

Как будто их давным-давно,

Как он, не видел. И с тревогой

В вокзальный тот вступал поток…

А между тем своей дорогой

Все дальше ехал на восток.

И разве диво то, что с другом

Не мог расстаться я вполне?

Он был недремлющим недугом,

Что столько лет горел во мне.

Он сердца был живою частью,

Бедой и болью потайной.

И годы были не во власти

Нас разделить своей стеной.

И, не кичась судьбой иною,

Я постигал его удел.

Я с другом был за той стеною.

И видел все. И хлеб тот ел.

В труде, в пути, в страде походной

Я неразлучен был с одной

И той же думой неисходной, —

Да, я с ним был, как он со мной.

Он всюду шел со мной по свету,

Всему причастен на земле.

По одному со мной билету,

Как равный гость, бывал в Кремле.

И те же радости и беды

Душой сыновней ведал он:

И всю войну,

И День Победы,

И будни нынешних времен.

Я знал: вседневно и всечасно

Его любовь была верна.

Винить в беде своей безгласной

Страну?

При чем же здесь страна!

Он жил ее мечтой высокой,

Он вместе с ней глядел вперед.

Винить в своей судьбе жестокой

Народ?

Какой же тут народ!..

И минул день в пути и вечер.

И ночь уже прошла в окне,

А боль и радость этой встречи,

Как жар, теснилася во мне.

Врываясь в даль, работал поезд,

И мне тогда еще в пути

Стучала в сердце эта повесть,

Что я не вправе обойти.

Нет, обойти ее — не дело

И не резон душе моей:

Мне правда партии велела

Всегда во всем быть верным ей.

С той правдой малого разлада

Не понесет моя строка.

И мне свое исполнить надо,

Чтоб в даль глядеть наверняка.

Фронт и тыл

Быть может, этот спор дорожный,

Порой почти пустопорожний,

Но жаркий — грудь на грудь, в упор —

В вагоне шел бы до сих пор,

Не встань с улыбкой осторожной

И легким вздохом мой майор.

А может, перед вспышкой новой

Он сам собою поостыл,

Всегда, везде зайти готовый

Тот спор на тему:

Фронт и тыл…

Давно война отгрохотала,

Давно в страде иной страна,

По данным выхода с гектара

В пудах и центнерах зерна

И данным — на душу — металла,

Свои убытки наверстала, —

Душа, казалось бы, полна.

Однако, — нужды нет лукавить, —

Душа, минуя давность лет,

Той горькой памяти оставить

Еще не может и — нет-нет —

В тот самый заступает след.

И неизмеренное море

Печали, тяжких мук и горя

И славы — тот душевный пыл,

Что вновь и вновь родится в споре

На эту тему: фронт и тыл.

Он возникает не по знаку

Организованных начал,

А сам собой и тоже всяко:

То днем, а то и по ночам.

В пути, в гостинице, в больнице,

На переправе затяжной,

В районе, в области, в столице,

В гостях и дома, — хоть с женой.

В бараке, клубе и сторожке,

В тайге, в степи, на целине,

«На кукурузе», «на картошке», —

Как говорят еще в стране.

На даче, на горячем пляже,

В Крыму и в заполярной тьме,

Во льдах торосистых, и даже,

Не диво, если и в тюрьме…

Но время лучшее для спора,

Когда Москва — его исток,

А устье — где-то там, не скоро,

В конце, вдали — Владивосток.

Итак, в дороге три — четыре,

А то и пять, пожалуй, дней

Шел спор о фронте и о тыле, —

Не что важней,

А где трудней.

Спор в постановке чисто русской:

Где круче в смысле всех страстей —

Обычной на душу нагрузки,

Жары,

     морозов

          и харчей.

Горячность пылкая без меры

Со стороны фронтовика,

Минувшей службы офицера,

Рвалася вон из пиджака.

Казалось, был он кровный, личный,

Извечный враг тыловиков,

Да и оратор был каков! —

Куда там — наш трибун столичный,

Любимец публики Сурков.

Казалось, так в разгаре спора,

Что он, случись в иную пору,

Отцу б родному не простил,

Когда бы с цехом иль конторой

Старик нестойкий убыл в тыл

И под огнем на фронте не был.

Не отступал за Днепр и Дон…

Должно быть, там с овчинку небо

Однажды сам увидел он.

И это тяжкое виденье

Он нес теперь сквозь жизнь свою,

Крутого полон озлобленья

На всех, кто не был в том бою…

Зато его противник в споре

Прощал охотно старика.

И о своей тех лет конторе

Он дал понять издалека.

На пафос тот, отчасти зверский,

Он отвечал — уму учил —

С улыбкой мягко — министерской

Больших секретарей — мужчин,

Что лишены обычной страсти

И с правом входа на доклад

Располагают большей властью,

Чем тот, при коем состоят…

Сперва с усталостью заметной

Он пояснил, что не секрет,

В наш век — век атомно-ракетный —

Былых понятий фронта нет,

Как нет былых понятий тыла.

Но с точки зренья прежних дней,

Понятно, где труднее было:

В тылу у нас — куда трудней.

Он так сказал: ходить в атаки

И умирать, коль выпал час,

Есть тот гражданский долг, что всякий

Обязан выполнить из нас.

Он к месту вспомнил утвержденья

Самих прославленных вояк,

Что нет героев от рожденья,—

Они рождаются в боях.

И возразить, казалось, нечем,

Когда вздохнул он тихо:

— Но… —

В тылу, мол, дело обеспечить

Уже не всякому дано.

И в правоте неоспоримой

Подвел черту, как говорят: