За чистое небо - [59]

Через полчаса младший лейтенант Дмитрюк, опустив голову, стоял перед строем полка. Говорил Кутахов:

- ...Ты, видимо, рассчитывал на то, что победителей не судят. Так вот, знай: твоя сегодняшняя победа - чудо. Да, это чудо, что ты - живой и такой вот красивый - стоишь сейчас перед нами. Чудо и то, что жив и здоров Шевченко, которого ты... предал. И для бомберов наших - тоже чудо, что они уцелели.

Комэск замолчал, потом, пройдясь раз-другой вдоль притихшего строя, вдруг неожиданно весело рассмеялся:

- А вообще-то ты его срезал лихо. Видел. С головой срезал. Молодец! Но учти, парень, - Павел Степанович снова стал серьезным, - все учтите: подвиг требует не только большой отваги, но и большой мысли. Воевать нам еще долго, так давайте же воевать с головой, думаючи...

Они пройдут бок о бок через всю войну, всем смертям назло выживут, станут друзьями: Герои Советского Союза - будущий генерал Григорий Дмитрюк и будущий главный маршал авиации главком ВВС Павел Кутахов...

Бои, бои, бои... Жаркие, не на жизнь, а насмерть, схватки велись в небе Севера почти ежедневно. Несмотря на исключительно тяжелые метеорологические условия, Дмитрюк и его товарищи поднимались в воздух по семь, девять и даже по одиннадцать раз за сутки. И если не в каждом вылете, то через один обязательно - бой. И в каждом из них находили свой конец гитлеровские стервятники.

Но война есть война. В этих напряженнейших, как правило, неравных боях, покрыв себя неувядаемой славой и вечной памятью Родины, героической смертью погибнут многие летчики 145-го полка: Иван Бочков, Виктор Миронов, Ефим Кривошеее, Иван Юшинов... Они навсегда остались в Шонгуе.

Весной сорок четвертого года, когда наши наземные войска перешли в наступление, воздушное сражение в небе Севера разгорелось с новой силой. Один из боев той весны оставит на всю жизнь неизгладимый след в сердце Дмитрюка.

...В тот день они двумя звеньями сопровождали группу летевших на штурмовку вражеского аэродрома "илов". Капитан Дмитрюк вел четверку истребителей непосредственного прикрытия, старший лейтенант Габринец со своим звеном шел чуть сзади и выше. Туманная, облачная с утра погода улучшалась буквально на глазах. Григорий и радовался - в нем уже сказывался северянин - низко катившемуся по горизонту неяркому солнцу, и одновременно клял его всеми "святыми", так как знал, что их наверняка где-нибудь перехватят "мессеры". И он, осторожно ощупывая взглядом небо, сейчас хотел лишь одного: чтобы это "где-нибудь" произошло ближе к цели. Чтобы смогли отработать "горбатые".

Шестнадцать форсированных, маневренных, двухпушечных "мессершмиттов" появились тогда, когда Дмитрюк увидел впереди знакомые очертания фашистского аэродрома. Четверка Габринца немедленно бросилась им навстречу и связала боем. Григорий же, с трудом поборов в себе желание сделать то же самое, продолжал вести свое звено рядом со штурмовиками Это было его обязанностью, его неукоснительным долгом - во что бы то ни стало обеспечить безопасность "илов".

На подступах к цели снизу на них выплеснулся шквал огня зенитных эрликонов. Если бы это произошло несколькими секундами раньше, то они бы не прошли. Во всяком случае, прошли бы не все. Но они опередили гитлеровцев. Выскочив на аэродром на высоте бреющего полета, штурмовики с ходу - они знали свое дело (эти не от хорошей жизни прозванные немцами "черной смертью" самолеты) - ударили по стоянкам "юнкерсов" и "мессершмиттов", а истребители Дмитрюка - по зениткам.

Выполнив два захода, все двенадцать благополучно вышли из-под огня.

Григорий был доволен. Он и на этот раз возвращался домой не без личной победы - мимоходом меткой очередью срезал одного из двух успевших все-таки взлететь "мессеров". Это тебе за Ленинград! Теперь его беспокоил лишь Габринец. И вдруг:

- Гриша, жив курилка?

Габринец вынырнул откуда-то снизу и, лихо крутанув победную "бочку", увел свою четверку на обычное место, наверх. "Ну и дьяволенок!" - только и подумал Дмитрюк, проводив самолет друга потеплевшим взглядом. Он по-братски любил этого щуплого русоголового парня за неунывающий нрав, за прямоту и честность в отношениях с товарищами, за храбрость и самоотверженность в бою. Григорий видел, что Габринец тоже тянется к нему. Эта взаимная привязанность, начавшаяся еще в пору их совместной службы на Дальнем Востоке, постепенно переросла в большую мужскую дружбу. И Дмитрюк очень дорожил ею.

Успокоившись, Григорий все внимание снова сосредоточил на штурмовиках. Они, растянувшись, спешно уходили на восток. Но что это? Один из них вдруг задымил и начал отставать. Видимо, эрликоны его все-таки зацепили там, над аэродромом. Вскоре, правда, "ил" перестал дымить, но расстояние между ним и основной группой все увеличивалось, идти на скорости он явно не мог. Видя это, Габринец прорадировал Дмитрюку:

- Гриша, уходи с "горбылями", я его прикрою.

В любое другое время Григорий именно так бы и поступил - этого требовала обстановка. И он уже хотел было уходить, но неожиданно сердце вдруг больно сжалось от предчувствия чего-то страшного и непоправимого, и он остался, передав охрану штурмовиков двум ведомым парам.