За чертой - [2]

Но не только формой интересна поэзия Рафальского. Ему свойственны все достоинства и все изъяны и пороки наших дней.

Поэт он очень современный, жесткий, сухой и жестокий. Сила его в меткости, остроте, едкой иронии, легко переходящей в болезненную гримасу.

«И с грезами рифмуя правду прозы,

Я уважаю добрый вкус еды,

В постели честные бесстыдство и труды…»

Или:

… «Пред ленивой детворой

злой коршун шутит небогато,

и стынут черной пустотой

глаза у дамы бородатой».

По сути дела, он сатирик. Но, несмотря на всю остроту своей сатиры, Рафальского тянет к земным радостям. При всем презрении к ней, у него сильна привязанность к жизни: «…слаще вечности мне спелый виноград…». Особенно к женщине. Ему удался, может быть, лучший «ню» русской поэзии:

«…пытается под платьем угадать

ее интимные привычки и повадки,

ее округлости и впадинки, и складки,

и плечи, гладкие такой добротной лепкой,

и грудь, богатую обильем плоти крепкой,

и выпуклый живот, и розы на коленях,

и роскошь белую дородного сиденья…»

которому мог бы позавидовать даже Бунин периода «Темных аллей».

Рафальский, несомненно, самый выдающийся политический поэт современной русской литературы. Лишь после войны она стала робко просыпаться, появляться местами, спорадически, то у Г. Иванова, то у И. Чиннова, то у того или иного из поэтов, недавно прибывших из СССР. У Рафальского она впервые встала в полный рост и показала себя самостоятельной, внушительной художественной силой.

Политическая поэзия Рафальского сильна горячей нутряной любовью к России, не разумом, а своим стихийным, звериным чутьем, вопреки всем и всему. Как и другой незаслуженно забытый поэт Н. С. Муравьев, Рафапьский один из немногих поэтов, задумавшихся в изгнании над истинным смыслом России и в ней происходящего. Но, увы, безрадостны его выводы:

Когда:

… «Потухал костер Самодержца…

не остановилось народное сердце,

не опустились в муке

мужицкие руки…»

«А в Москве уже кончились споры —

украшали агитками заборы,

вешали запоры на соборы

и на подпись лежал декрет,

что покой не будет еще двести лет…»

Рафальский глубоко сознает трагизм истории:

«…Тайна сокрыта в грозовой тени,

вихри в мире ходят не к добру…

Нам остались считанные дни…

Господи! Спаси и сохрани

Русь…»

Ему свойственно апокалипсическое чувство конца, обреченности. Оно пронизывает его большую поэму «Последний вечер». Ему же посвящена его замечательная, более поздняя «Пралайя». В ней он как нельзя более метко выразил самую суть современного мира: «…и вот кончается родное бытие, и мир чужой выходит из пеленок».

Или же:

«Мир устал от метаний свободного Духа,

Он хочет застыть и остановиться,

чтоб слышать, как пролетает муха

(если она пожелает еще родиться)…»

Сколько сжатой мысли, сколько зерна для наших размышлений в его острых, выразительных, нарочито лишенных всякого пафоса строках!

Но в коротком введении все равно не исчерпать редкого богатства мысли и словесного искусства нашего поэта. Книжку его необходимо прочесть. Редко удается встретить такое изобилие содержания и смысла на столь немногих страницах.

Эммануил Райс (1909–1981)

ИЗ ПРАЖСКИХ СТИХОВ

Девушка Ин

— Девушка Ин, с солнечными косами,

Милая, забавная, из далеких гор!

Что тебе у пристани с грубыми матросами,

Что с такими наглыми, дерзкими вопросами

На тебя смущенную обращают взор?

Что ты ищешь, девушка, девушка-весенница?

И зачем букетики голубых цветов?

Здесь любовь — ругательство, страсть здесь —

только пленница, —

Разве что забудется, разве что изменится

От твоих задумчивых голубых зрачков?

Кто при жизни горбится — выпрямится в саване…

Брось свои букетики феям светлых вод!

Тот, кого искала ты, — начинает плаванье —

В кабаках заплеванных, там, у шумной гавани,

Захмелевшей руганью встретит твой приход.

Вместе с проститутками, наглыми, бесстыдными,

Он губами липкими ищет губ хмельных —

И его желания будут зло-обидными

Для весенних сказочек, милых снов твоих! —

…«Хоть бы видеть издали, встретиться бы взорами,

С ним побыть минуточку быструю одну —

Пусть потом насмешками, грубыми укорами

Встретят меня близкие, встретят там, за горами, —

Я пришла отдать Ему первую весну.

Я пришла отдать Ему — все равно — пусть грубому.

Все равно — пусть наглому, но Ему, Ему!..

…Пароход у пристани закурится трубами —

— Не вернуться Радости, солнцу моему!»

1922 «Сполохи». 1922. № 5

«Я смешон с моим костюмом странным…»

Я смешон с моим костюмом странным

средь чужих и шумных городов.

Девушкам красивым и желанным

не нужна случайная любовь.

Что им ласки хмурого скитальца

с вечной думой-грустью о своем?..

…У француза, негра, португальца —

где-то есть отечество и дом…

У меня — одна тупая рана,

только боль, томящая, как бред,

даже здесь, у шумного шантана,

даже в этот вешний полусвет.

Где-то там, в разграбленной России,

незабытым, злато-светлым днем

мне светили очи голубые

до сих пор волнующим огнем…

Больше встреч и больше ласк не будет —

— не вернуть забытых жизнью дней, —

и о ней мечтаю, как о чуде

Воскресенья Родины моей.

1922 «Сполохи». 1922. № 7

Бунт

О гимны героических времен,

кровавый марш побед и эшафота!

Идут века, и вот века, что сон,

и точит моль гнилую ткань знамен,

где в первый раз начертано — Свобода!

Борьба за власть и тяжела, и зла,