Южный Урал, № 2–3 - [51]

И слушать крестьянскую речь.

На улице встретив поэта,

Рассказывал нищий один,

Что будто поблизости где-то

Уже отменен карантин;

Что где-то в каком-то поместье

Попойкой встречали чуму.

И Пушкин… За редкие вести

Червонца не жалко ему.

А утром взволнованно снова

К перу потянулась рука…

Сверкает граненое слово,

Бежит за строкою строка.

Шумят и толпятся виденья,

Тебя окружая, певец.

И жар твоего вдохновенья

Согреет мильоны сердец.

Д. Захаров СТИХИ

ЭРЗЕРУМ

Бездушный, чопорный и пестрый —

холодный Невский — позади.

Шлагбаумы и версты, версты

мелькают мимо на пути.

В ямской измучился карете:

дорожной скуки — хуже нет.

И вновь Кавказа вольный ветер

вдыхал взволнованно поэт.

Кавказский конь под ним горячий,

свобода с ним — пускай на миг!

Он в русский стан поспешно скачет,

где доблесть воинов гремит.

Там янычары в беспорядке,

оставив крепость Эрзерум,

знамена кинув, без оглядки

бегут от русских наобум.

Там в рядовом строю солдатском

лишены званья и чинов

герои площади Сенатской

его встречали у шатров.

Бокалы шумно наполняли

друзья, поэта окружив.

Но стынет, стынет пунш в бокале:

печален Пушкин, молчалив.

…И снова — в путь: к гремучим рекам,

к вершинам гор восходит он —

и над Кавказом, как над Веком, —

стоит, сияньем окружен.

ОРЕНБУРГ

По степям оренбургским травы

пугачевский укрыли след.

По дорогам мятежной славы

к Оренбургу

спешит поэт.

На пространстве —

широком, диком —

веют горькие ветерки.

Там летали с казацким гиком

по-над Каспием и Яиком

злые,

огненные клинки.

Там по сытым дворянским поместьям

«шкура вон и долой душа!» —

удалое ходило возмездье,

правый суд

и расправу верша.

Там по всем крепостям царевым

гнев народный

прошел с мечом.

И не зря атаман суровый

назван запросто — Пугачем.

…Слушал в избах поэт подолгу

сказы старых казачек — быль.

…Плыли виселицы по Волге,

и пожаром

метался ковыль.

Сонно пряжу старушка тянет

да нескоро ведет рассказ.

И сдается поэту — няню

будто слышит он

в тихий час.

Вновь, как в детстве,

волнуясь, слушает,

(вьет лучина едучий дым)

и уже — не Пугач с Хлопушею, —

а Добрыня с Бовой пред ним.

…Полночь.

Бродит луна на страже.

Сны бегут от поэта прочь.

Гончаровой Натальей Маша

капитанская

входит дочь…

Пыль дорожная. Долгим думам

нет конца, как дороге степной.

Что-то тянет ямщик угрюмый.

Что он тянет —

ямщик удалой?..

И опять — как всегда виноватый

Гончаровой

покорный взгляд…

В оренбургской степи

закаты —

как казацкая кровь —

горят.

К. Боголюбов УРАЛЬСКИЙ САМОЦВЕТ (Главы из повести о Д. Н. Мамине-Сибиряке)

ОПЯТЬ НА УРАЛЕ

1

В окне вагона мелькали леса, перелески, зеленые квадраты озимых, бурые полосы паров. Изредка показывалась деревенька. Серые избы, крытые соломой, подслеповатые окошки. На станциях толпились мужики и бабы в лаптях, в домотканных зипунах. И опять леса… Убогая и бессильная, могучая и обильная, тянулась бесконечными пространствами Русь.

Попутчиком оказался земляк, екатеринбургский промышленник. Человек пожилой, осанистый, но расторопный, бойкий. Седая бородка, в узеньких черных глазках — плутоватая усмешка. Такому не клади пальца в рот — всю руку откусит.

— Как спалось?

— Благодарствуйте. Сон у меня легкий. В дороге я самый счастливый человек: ем да сплю. Только вот денег дорогой порастряс. Одна Москва чего стоила. В Славянском базаре, знать-то, сотни три оставил.

— Полноте! Вам ли скупиться? Об уральских промышленниках не только в России — за границей говорят.

— Славны бубны за горами. Побывал бы, кто говорит, в нашей шкуре — запел бы Лазаря.

— Да ведь слезы-то ваши дешевые! Сегодня убыток — завтра барыш.

— То-то и беда, что барыш мимо рук плывет. Уральское горное дело на ладан дышит. Был я на нижегородской ярмарке прошлый год, так, поверите, плюнул только с досады. Юз своим железом всех наших заводчиков прихлопнул. Всю цену, понимаете ли, сбил. Ему хорошо, конечно, у него, подлеца, пудлинговые печи, у него уголь под током. А мы все за старинку держимся. Вот она и подвела, старинка-то. На южных заводах теперь и производство ширится. А мы столько лет Расею-матушку железом кормили, и вот тебе на — хоть сам железо грызи, И не знаешь, в которую сторону податься. Цены снизить нельзя — потому как прямой убыток. Казна, понятно, не выручит, капиталу запасного нет. Пошли искать компаньонов. Весь Урал теперь акционерами только и держится. На миру, говорится, и смерть красна. Вот они каковы дела-то уральские! А вы говорите: барыш.

Промышленник тяжело вздохнул, вытер пот шелковым платочком и стал развязывать саквояж. Оттуда он вынул бутылку коньяку, балык, банку с икрой и порядочный кусок пирога.

— Ох, горе душам нашим! Нешто закусить. Присаживайтесь за компанию.

Вагоны стучали на стыках. Поезд замедлил ход. Из веселой березовой рощи вынырнули станционные домики.

— Далека наша путь… Говорят, Горнозаводскую строить собираются. Тогда до Екатеринбурга будет рукой подать… Да вы кушайте, молодой человек, не стесняйтесь. Пока, слава богу, живем при своем капитале.

2

По каменистой дороге меж сосняка подвода медленно ползла в гору. Дмитрий Наркисович дышал и не мог надышаться густым смолистым ароматом сосновых лесов.

«И вот они опять, знакомые места!»

Миновали Тагил. Как мало изменился этот крупнейший уральский завод, демидовская вотчина! Восемнадцатым столетием пахнуло от закопченных фабричных корпусов, громыхавших железом. Так же возвышалось над площадью здание заводского правления, ползли бесконечные возы с дровами и углем, и над величественным прудом поднималась Лисья гора с башенкой на вершине. Так же раскинулись домики на Ключах и Тальянке, где обитали потомственные демидовские мастеровые. И все так же на мосту между заводоуправлением и фабрикой сидел слепой нищий. На рудничной работе ему порохом выжгло глаза. Пятнадцатый год сидел старик на одном и том же месте и просил подаяния.