Южный Урал, № 10 - [14]

— Ты что это, Мань? Не видишь?

— Вижу.

— Видишь? И в брак гонишь? Как тебе не стыдно!

— Брак! Брак! Не шуми! Надоело, — морщась, точно ей и самый голос Раи был неприятен, сказала Маня и отвернулась.

Рая знала, что Маня вспыльчива, часто горячится. Что такое случилось с ней сегодня?

— Станочник должен следить за охлаждением, — стараясь сохранить спокойствие, заметила Рая. — Его святая обязанность…

— Пускай новаторы следят! Наше дело маленькое. Стоим себе у станка, помаленечку работаем — и ладно!

— Что с тобой, Маня? Чего ерепенишься? Дома не ладно?

И опять небольшое лицо Мани стянула кривая насмешка:

— Вы только подумайте — мои домашние дела ее интересуют! Не беспокойся, дома у меня все в порядке…

— Чего ж ты расшумелась?

— А вот чего! — Маня уперла руки в бока и в упор уставилась на Раю. — Надоело мне разным карьеристам славу добывать! Понятно?

— Какую славу? О чем ты, Маня?

— Что? Не нравится? А на чужом горбу в рай ездить — нравится? Мы горбы гнем, а слава — тебе, это нравится? Тебя в газетах печатают, твои портреты везде висят — нравится?

Маня кричала все громче. У нее вздрагивали ноздри, а губы шевелились так быстро, что невозможно было уследить за их движением. Она бессвязно выкрикивала несуразные слова, словно торопилась выбросить их как можно больше и боялась, что кто-нибудь помешает ей сделать это.

Рая побледнела. Растерянность сошла с ее лица. Вспомнился тот пожилой мужчина, который узнал ее и помог устроиться в трамвае. Тогда она впервые почувствовала веяние славы. Не об этом ли кричит теперь разгоряченная Маня? Какая глупость — так вести себя на производстве!

Глухой гнев вскипел в ее душе. «Спокойно, Рая!» — внезапно прозвучал в глубине души строгий и серьезный голос, и перед глазами стахановки возникли давние фронтовые будни. Этот голос звучал в самые трудные, страшные минуты Раиной жизни. Их много было, страшных и трудных минут, там, на фронте, под Новороссийском, когда шла битва за этот город. И всегда строгое, серьезное: «Спокойно, Рая!» — прибавляло выдержки, давало новые силы, вооружало мужеством.

Рая решительно отстранила Маню от станка, сменила резцы, проверила охлаждение и холодно сказала:

— Работайте! Вы — на производстве!

Голос прозвучал сильно, строго и властно. Маня умолкла, махнула рукой и повернулась к станку.

Обрывки разговора донеслись и до стоящей неподалеку Раи Кокшаровой. Когда Степанюк проходила мимо, та выключила станок и сочувственно сказала:

— Не обращай внимания, Рая! Она совсем невыносимая стала, так на всех и кидается. А знаешь — почему? Помнишь, когда к нам фотограф приходил, она не могла сниматься, потому что у нее флюс был? Вот с того самого дня совсем ненормальная сделалась…

— Да? — безразлично произнесла Степанюк, вглядываясь невидящими глазами куда-то в глубину цеха через плечо Кокшаровой. — Какая глупость! А ты работай, работай! Ничего, обойдется!

— Да я работаю, Раиса Васильевна, — смутилась Кокшарова, поняв, что бригадир недовольна ее вмешательством.

— Работай! А я пойду в заточку… Видишь, что наделала? — она показала Кокшаровой обгорелые, деформированные резцы с Машиного станка и ушла.

Кокшарова долго смотрела ей вслед.

— Скрывай, не скрывай, а к сердцу близко приняла, — говорила она. — Теперь добра не жди, вся наша выработка может кувырком полететь. Завалим дело — вот тогда нам и будет слава…

Девушка работала, но время от времени останавливалась и думала, укоризненно покачивая головой. Спокойная по натуре, она не любила, когда происходили вот такие стычки в бригаде.

А Рая пошла к заточникам, отдала в работу резцы, затем завернула к ремонтникам. Везде она разговаривала спокойно, ни один мускул не вздрагивал и не выдавал ее волнения. Но кто бы знал, чего ей стоило это внешнее спокойствие! Впервые за все годы работы она с нетерпением ждала конца смены: ей было душно в огромном механическом корпусе…

Но и дома она не находила себе места. Обедала она вяло, неохотно, и мать начала свои обычные, тревожные и очень надоедливые расспросы.

— Да что вы волнуетесь, мама! Ничего особенного не случилось. Так, разругались с одной особой, вот и все… Мне пора, мама, я пойду на репетицию…

Но, конечно, на репетицию она не пошла. Теперь все то, что так увлекало вчера, чем она вчера гордилась, — Дворец культуры, участие в большой, серьезной постановке, выступление по радио, — казалось каким-то далеким.

Она вышла на главную магистраль тракторозаводского района и устроилась в одном из тенистых уголков сквера неподалеку от завода. За длинной серой стеной высились крыши цехов, оттуда доносились глухой грохот, шумы и лязг металла. По ту сторону чугунной решетки сквера шелестели шинами автомашины и троллейбусы. Вечернее солнце, косо пробившись сквозь толщу тополевой листвы, выстлало сухую серую землю светлыми шевелящимися клетками.

Ветерок, проносясь вдоль аллеи, вяло хлопал полуоткрытой крышкой кем-то недавно брошенной папиросной коробки «Казбек». В густой чаще акации, со всех сторон окаймлявшей сквера играли дети.

Рая сидела на скамейке, подперев голову ладонями, и думала. Бывало и раньше, что она ругалась с девчатами, — без этого на производстве не обойтись. Да и как можно работать спокойно, когда с великим напряжением снимали за смену 80—90 валов! У всех гудели спины от усталости, мелко дрожали от натуги руки. Лихорадка и нервозность исчезли на линии после того, как стали выдавать по 120—140 валов, когда применили метод Юдина — Степанюк.