Южный Крест - [14]

Многое вспоминают матросы. И нет такой сходки, чтоб кто-нибудь не спросил:

— Слышь, Петруха, наш-то как? Давно у него был?

«Наш» — это капитан, Отто Евстафьевич. Петр Прижимов иной раз заглядывал в его дом и выспрашивал денщика о здоровье, о делах капитана. Денщик, зная, что барин благоволит к старым служителям-матросам, рассказывал.

— Наш-то? — переспросит Прижимов для пущей важности. — Наш, ребята, недавно лотировку прошел, их высокоблагородием стал. Все больше дома сидит: пишет! Святого Владимира да Святого Георгия получил…

Матросы выходят из корчмы. Мороз к ночи нажимает пуще. Луна светит в туманном кольце. Неверный свет ее поблескивает на черепичных крышах, на заиндевевших узорных оградах. Где-то в узеньких уличках позвякивает колоколец запоздалого извозчика. Окна домов мерцают огоньками. Домов в Ревеле без малого две тысячи. В одном из них живет капитан, мореплаватель Отто Евстафьевич Коцебу.

Матросы бредут в казарму, снег скрипит под сапогами.

* * *

На столе горели свечи. Исписанные листы лежали аккуратной стопкой. Рядом, на другом столе, была прикреплена карта, вычерченная набело и еще не просохшая.

Наискось по бумаге бежала тень гусиного пера. Он писал:

«Неустрашимое мужество служителей и твердость духа их в пренесении трудностей службы всегда меня радовали; поведение их было примерное, и везде, как в местах известных, так и в странах чуждых, видно было тщательное их старание предотвратить всякое дурное на счет их мнение».

В соседней комнате умолк клавесин, оборвав прозрачный четкий концерт Фильда, и молодой женский голос позвал:

— Отто! Пора, милый, ужинать.

— Иду, — ласково отозвался он. И дописав: «Таким образом, и самое затруднительное предприятие, совершаемое с русскими матросами, обращается в удовольствие», поднялся, потягиваясь, и положил лист в стопку.

Отто Евстафьевич Коцебу был в отличном расположении духа. Не мало же, черт побери, успел он за полгода. «Рюрик» вернулся в августе, а нынче конец января. Он за это время обдумал, написал и доложил сперва Румянцеву, а потом морскому министру маркизу де Траверсе свой прожект. Да еще в декабре свадьбу сыграл. Как говорится, наш пострел везде поспел!

Закончив плавание, бывший командир «Рюрика» с той же энергией, с какой он вел бриг по трем океанам, принялся за составление новых планов, клонящихся, как выражались в его эпоху, к вящей славе государства и науки.

В Петербурге он свиделся с Николаем Петровичем. Тот показал ему прошлогоднюю переписку с Крузенштерном (Ивана Федоровича в столице не было; он трудился над «Атласом Южного моря» в своем эстонском имении). В тех письмах Румянцев и Крузенштерн рассуждали о будущей отправке «Рюрика» и «нашего молодого мореходца», как называли они Коцебу, в другой вояж для отыскания Северо-Западного прохода. Но уже не со стороны Тихого океана, а из Атлантики. Однако вояж этот отложен ими по причине снаряжения подобной экспедиции английским правительством.

Тогда-то Коцебу и высказал Николаю Петровичу свою идею. Она состояла в организации двух одновременных путешествий. Одного по следам «Рюрика» из залива Коцебу далее на север. Другого к Южному полюсу, в Антарктиду. Старик загорелся и велел «молодому мореходцу» изложить скорее все на бумаге.

Коцебу управился быстро. Благо работать пришлось не в Петербурге, а в тишине и покое его маленького имения, на мызе Макс. Потом он помчался в столицу. Николай Петрович ознакомился с его прожектом. Старик ничего не сказал: он молча расцеловал Отто.

Через день-другой была аудиенция у морского министра. Какой же он милый и обходительный! Маркиз — сама вежливость… Что это там толкуют об его двоедушии? Чушь… Правда, были некоторые огорчения. Только не от маркиза. Сарычев неприязненно косился на лейтенанта. А он, Коцебу, так его высоко ценит. Бог ему судья. Видать, нелады у Гаврилы Андреевича с Крузенштерном. Вот и косится на ученика Ивана Федоровича…

Как бы там ни было, министр заверил лейтенанта: ежели задуманная экспедиция состоится, господин Коцебу получит корабль. Отлично! Большего и не надо.

А пока суть да дело назначили Отто Евстафьевича в Ревель офицером для особых поручений при его прежнем начальнике адмирале Спиридове.

В январе 1819 года моряк с молодой женой перебрался с мызы Макс в Ревель. В том же месяце состоялось то, что матрос Петр Прижимов называл «лотировка», то есть баллотировка[2], и командир «Рюрика» был признан достойным «эполет с висячими», то есть стал капитан-лейтенантом. Тогда же получил он и ордена.

Все складывалось превосходно. Зимой он должен писать книгу о походе «Рюрика», а в июле или в августе, глядишь, снова уйдет в дальнее плавание.

Книга о путешествии «Рюрика»… О многом хотелось бы посоветоваться с Шамиссо, но тот уехал в Берлин и, верно, уже сочиняет отчет по части натуральной истории. Хорошо бы приложить и рисунки Хориса. Но и он далече: укатил в Париж совершенствоваться у тамошних живописцев. Впрочем, надо полагать и Логгин не останется в долгу. Один лишь Иван Эшшольц рядом: читает лекции по зоологии в Дерптском университете.

Начальник, адмирал Спиридов не ахти как тревожил Коцебу. Отто Евстафьевич сидел в уютном тепле ревельского дома и работал над книгой. Писал с увлечением. Отрывался лишь вечерами — с женой поболтать или разложить пасьянс.