Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку - [38]

— Я тоже, — тихо сказала мама, — попала в такую перестрелку. Кто-то в маске взял в заложники группу школьников и грозился убить всех, если ему не отгрузят все ружья из кабинета военной подготовки. Хитрый какой — хотел обогатиться сразу, одним махом! Мы вот для своих огнестрельных единиц всю жизнь горбатимся! — она ласково провела по волосам мужа. — Могла бы и погибнуть тогда, да снайпер — один из полицейских — «снял» тогда этого урода с крыши соседнего дома.

— Да, задумчиво протянул отец, — в те времена ещё была полиция.

Они замолчали надолго. Я слышал о полиции не раз и от своего деда. Дед рассказывал мне, что так называли людей, которые имели оружие, чтобы следить за порядком в обществе и охранять граждан от разбоя. Наивные! Как же можно охранять других, рискуя собой? И потом — каждый должен иметь оружие, чтобы охранять себя и свою семью. Тупость какая-то, а не полиция! Вообще всё, что касалось периода времени до Закона, казалось мне несусветной глупостью!

Тишину позднего вечера разорвал женский крик. В окне дома соседа в тусклом свете свечи в окне можно было различить мечущиеся фигуры и звуки громкой ругани. В том доме не было любви, как у моих родителей.

Сосед по праздникам часто воспитывал и гонял своих домашних за малейшую провинность. Он считал, что все виновны перед ним. Когда мы шептались с соседским мальчишкой через дырку в заборе, тот рассказывал мне, что отец придирчив и несправедлив к своим домашним. И все-то хотят ему зла, и все-то завидуют его огромному складу оружия, и все хотят испортить его карьеру мастера на заводе.

Особенно он не жаловал нас, своих ближайших соседей. За то, что у нас была дружная семья, а особенно за то, что у нас был свой сторож — дед. Дед был просто сокровищем в глазах окружающих! Он охранял семейный скарб, мог по возрасту уже не работать, был спокойным, бесконфликтным и относительно непьющим. И правда — клад, а не дед!

У других таких пожилых родственников уже давно не осталось в живых: были застрелены шальной пулей или убиты в пьяной драке.

Жена соседа ещё раз взвизгнула, как от сильной боли, и выскочила на улицу в одной рубашке. Мы видели, как она заметалась по двору, белея в темноте рубашкой. Сразу же за криком жены взвизгнул сын. Я не очень любил соседского пацана. Он был запуганным и робким в семье, но наглым и напористым на улице с другими детьми.

— Спасите! — закричала женщина. — Он пошёл за своим охотничьим ружьём!

Охотничьи ружья представляли большую ценность. Нарядные, с резным прикладом, они считались главной гордостью семьи. Животных в лесах уже давно не осталось, всех отстрелили. Я помню, как убили последнего зайца в нашей лесополосе, рядом с северной оградой завода. Убил тот же сосед из ружья, за которым он и нырнул сейчас в темень своего сарая.

Вскоре он выскочил наружу и принялся носиться за женой по двору. Она металась и прыгала из стороны в сторону, в точности, как тот белый заяц, наверное, но ничто не могло помочь ей уйти от пули обезумевшего мужа на этот раз.

Мы услышали выстрел и сразу же следом за ним — другой.

Женщина повалилась на землю.

— Мама, мамочка-а-а! — крик соседского мальчишки оборвался сразу же за третьим выстрелом.

— Ну, чего уставились? — раздалось совсем рядом с нами.

Сосед, всклокоченный, разъярённый, с ружьём наготове, стоял в калитке нашего палисадника.

— Радуетесь, небось? Милуетесь?

Мама вскочила, чтобы заслонить собой меня, так как я оказался ближе всех к соседу. Дед давно проснулся и стоял в тени стены с оружием наготове.

В тот момент, когда сосед вскинул ружьё, чтобы выстрелить в отца, который стоял перед ним безоружным, тоненько пропела пуля нашего ружья и впилась соседу в руку. Правую. Долго он не сможет теперь стрелять. Сосед вскрикнул от боли и присел на мощёную мелким гравием дорожку.

А дед тоже опустился на землю от пережитого волнения, заплакал, обхватив голову руками:

— Дураки-и-и! Ой, какие же вы дураки-и-и! — приговаривал он и тихо всхлипывал.

Сосед похоронил жену с сыном и теперь был тише воды и ниже травы. Казалось, будто что-то в нём сломалось, какая-то пружина.

Люди в посёлке его сторонились, но не осуждали: чужая семья — потёмки.

Родители мои с опаской поглядывали через дырявый забор на соседский двор, который с каждым днём приходил во всё большее и большее запустение.

Теперь уже не видно было вечерами, как тоненькая лучинка в окне освещает грязную кухню, лишённую женской заботы. Окно закрывали заросли поднявшейся в человеческий рост сорной травы.

А соседу всё это было на руку. Он задумал что-то недоброе. Всю неделю он работал, а когда приходил домой на выходные, всё время что-то мастерил в своём оружейном сарае. Мы слышали визг напильника, чуяли запахи какого-то технического варева.

Дед день ото дня становился всё мрачнее:

— Не к добру это, ох, не к добру! — часто вздыхал он. — Бомбу он мастерит, я думаю. Они, мастера, курсы проходят по взрывчатым веществам, строение бомбы изучают.

— Как это — бомбу? — ахнул я.

Про бомбы я слышал и читал в старых газетах на чердаке. Какое-то время назад, а может быть, и лет сто, взорвали бомбу, которая называлась атомной, где-то далеко, в другой стране, не помню, как называлась.