Юсупов и Распутин - [4]

Гостиница, где жил смуглолицый аргентинец, была в двух шагах, тот дожидался его на ступенях.

— Ага, пошли!

Потрясение, испытанное им в этот вечер, оставило в нем след на всю жизнь! Видел нечто подобное, проходя однажды по манежу: каурый жеребец, которого вели подковать на кузню, вырвался, взбрыкнувшись, из поводьев, вспрыгнул, задрав копыта, на круп стоявшей в стойле кобылицы и стал толкать ей с громовым храпом под хвост гигантскую балясину с наконечником.

У людей было то же самое! За час с небольшим в номере аргентинца для него навсегда спала завеса со взрослых тайн, обнаружилось ужасное, постыдное в отношениях друг с другом мужчин и женщин. Неужели, думалось, именно так выглядят в интимные минуты знакомые господа и дамы? Матушка? Отец?

Поделился пережитым с братом, тот пожал плечами:

— А ты думал, детей аисты приносят? В клювиках?

Засиживаться на одном месте не в его характере — тянет в новые места, к новым знакомствам. Ждал в нетерпении, радовался каждой очередной поездке. Зимой отправлялись по раз и навсегда заведенному правилу в Москву и Царское Село, летом — в подмосковное Архангельское, осенью — на охотничий сезон в Ракитном, в конце октября — Крым, дворец в Симеизе. Отец брал их с матушкой и братом, посещая принадлежащие семье сахарные, мясные и кирпичные заводы, антрацитовые рудники, разбросанные по всей России концессии, ехать до которых надо было много дней. Одна из них, на Кавказе, у берегов Каспийского моря, тянувшаяся на двести верст, особенно его поразила: местность, где добывали из-под земли нефть.

Переезжая в коляске от промысла к промыслу по хлюпающей жиже, среди леса нефтяных вышек, замасленных цистерн, черных, похожих на чертей рабочих кланявшихся хозяину, глядя, как возивший их кучер смазывает пахучей маслянистой жидкостью колеса брички, представил неожиданно гуляющего тут в лаковых туфлях и белых перчатках учителя танцев мсье Троицкого, стал давиться от смеха.

— Ты чего? — воззрился на него недовольно отец. — Головку напекло?

Путешествовали они с комфортом: в собственном вагоне, который прицепляли всякий раз к поезду — дом на колесах! Тамбур в летние месяцы превращали в веранду, уставляли птичьими клетками — птичий гомон заглушал в дороге монотонный перестук колес. Посреди вагона был просторный салон-столовая с обшитыми кожей панелями и мягкими креслами, рядом спальня родителей, ванная, их с братом купе. За разделявшей коридор перегородкой — купе для сопровождавших их друзей, которых всегда было предостаточно, в конце вагона — кухня, помещение для прислуги. Чего еще желать: смотри в окно на поминутно меняющиеся пейзажи, читай, предавайся мечтам!

Особым, не сравнимым ни с чем праздником были осенние поездки в Крым. Они с братом считали оставшиеся до отъезда дни, лезли, войдя в вагон, на полку, ждали, прильнув к окнам, когда застывший с каменным лицом под вокзальным колоколом седоусый начальник станции дернет за канат, лязгнет чем-то железным под полом, прогудит впереди луженой глоткой «У-уу!» паровоз, и они покатят — быстрей, быстрей! — на чудесный солнечный юг.

Сходили с поезда в Симферополе, гостили несколько дней в доме крымского губернатора дяди Лазарева. Прощались с родней, грузились в ландо — тронулись, с богом! — вереница бричек со слугами выезжала следом за хозяйским экипажем на немощеную, ухабистую дорогу.

Пыльный прах из-под скрипящих колес, пахнущий полынью встречный ветерок с гор. Вокруг потрясающие пейзажи: ковыльная степь до горизонта, мерцающее море с парусами рыбацких шхун, развалины древних крепостей и городищ. Все в забаву: выпорхнувшая из сухих зарослей стая дроф, клюющий носом отец в чесучовой паре и соломенной шляпе, татарские селения по пути — беленые известью плоские крыши домов, устремленные в небо минареты мечетей, глядящие из-за глинобитных заборов женщины в шароварах и ярких жакетках. Привал, перемена лошадей, выбор места для обеда на природе.

— Трогай! — командует вознице выспавшийся, повеселевший отец.

Едва добрались до усадьбы в Кореизе, разложили вещи, привели себя в порядок — соседи! Первым, как водится, живший в восьми верстах, притащившийся по упрямству пешком старый фельдмаршал Милютин, за ним бабушкина приятельница баронесса Пилар, которой она любила помыкать, безобразная как сто чертей, в волосатых бородавках. Следом, как всегда подшофе, пьяница и буян князь Лев Голицын. Въехал во двор на таратайке с несколькими ящиками шампанского собственного производства, пробасил иерихонской трубой:

— Гостюшки дорогие, с прибытием!

Здоровается наспех, кличет слуг — разгружать ящики.

Матушка Голицына боялась до ужаса. Однажды сутки просидела взаперти, когда разбушевавшийся князь напоил до положения риз всю прислугу, свалился мертвецки на диван, проспал до вечера и не без труда был спроважен восвояси.

…Часу не прошло — усадьба заполнена приезжими. Граф Сергей Орлов-Давыдов, которого бабушка зовет «большое дитя». С моноклем в глазу, белых гетрах, обильно надушен «Шипром» и, тем не менее, разит козлом. Либералка и умница графиня Панина, жившая неподалеку во дворце, походившем на старинный замок, — бывая у нее, он видел в гостиной Льва Толстого и Чехова. Прибывают родственники — с детьми, многочисленной челядью. Они с братом встречают у ворот двоюродных братьев и сестер. Смех, объятья, поцелуи. Молодые люди и барышни торопятся в расположенные в парке гостевые домики — переодеться. И — к морю! Наперегонки! С корзинками, полными винограда и фруктов. На другой день, сговорившись, едут верхом по окрестностям на низкорослых татарских лошадках, ближе к вечеру — экипажами в Ялту. Гуляют по набережной, идут полакомиться пирожными во французской кондитерской «Флорен». На обратном пути — глядь! — покачивается на волнах у пристани паровая императорская яхта «Штандарт»: государь с семьей прибыл на отдых, жди наплыва великосветских владельцев крымских имений и дворцов, пышных празднеств, приемов, танцевальных балов.