Юрка Гагарин, тезка космонавта - [5]

Потом мы пошли в зал — начинался концерт, и Анка шла впереди с Антоновым. Николай Кузьмич взял Юрку за локоть и спросил, чтоб не слышала Анечка:

— Ну-ка, признавайся! Это невеста?

— Что вы, — сказал Юрка, — Николай Кузьмич! Просто товарищ по работе.

А меня прошиб холодный пот. Только теперь я все понял! Осел! Дурак! Дубина! Не мог разглядеть сам, а другие сразу увидели. Так вот почему Анка смотрит на Юрку. Так вот почему не пришла она без пятнадцати семь! Я на мгновение даже оглох. Видел, как улыбался, будто ничего не случилось, Юрка, как он открывал рот и что-то говорил Николаю Кузьмичу. Будто в немом кино.

Я шел за ними следом. Сверкали театральные люстры, смеялись друг другу люди, плыли навстречу великосветские дамы в роскошных вечерних туалетах. Я смотрел на них, многих узнавал и словно сквозь сон кивал им, и они отвечали мне. Это были наши, заводские девчата. Токари, фрезеровщицы, копировщицы. На заводе я их видел в сереньких рабочих халатах, а здесь они шли нарядные, неузнаваемые, надменные. Вон улыбнулась мне Лилька, крановщица из нашего цеха…

Вокруг шелестели платья, цокали каблучки, а я брел сквозь этот праздничный лес вслед за Юркой и всеми остальными.

Я вошел в зал, огни постепенно гасли. Я поднял голову и проглотил комок, подкативший к горлу.

«Тебе плохо, старина. Ну ничего. Держись. Веди себя как мужчина».

Я сделал улыбку и сел справа от Анки. Слева от нее сидел Юрка. На него оборачивались, о нем говорили вокруг, он был в центре внимания. Словно загипнотизированный, Юрка улыбался всем, не замечая нас. Анка взяла его за руку, так он и этого не заметил.

«Красивый парень Юрка, — подумал я. — И галстук этот ему идет. Серый. В тон глазам. И зажимка на тему дня — в виде ракеты. И Анка ему тоже идет. К лицу».

4

К нам пришел Володя Литвинов, комсомольский секретарь. Вызвал меня в конторку начцеха и сказал:

— Вот тебе, старик, анкеты. Раздашь своим комсомольцам, пусть заполняют. Через два дня собери и занеси в комитет. Добро?

— Добро.

Я медленно перешагнул через порог конторки, на ходу читая. Что там такое, на этих самых листках? «Десять книг, которые ты возьмешь в космос», — прочитал я. Любопытная, оказывается, штука. Дальше было написано: «Представь, что ты космонавт и тебе предстоит космическое путешествие. Собираясь в дорогу, ты, конечно, возьмешь с собой книга. Их можно взять только десять — багаж космонавта ограничен. Какие десять любимых книг ты взял бы с собой в космос? Заранее благодарим за ответ. Комитет ВЛКСМ. Заводская библиотека».

Я на кого-то наткнулся. Оказывается, Юрка. Стоит у щита, объявления читает.

— Ты чо? — говорит.

— На-ка, — отвечаю, — друг ситный. Возьми анкетку и заполни. Как раз по твоей космической части.

— Да ну тебя!

— Бери, бери! Комитет выявляет твои интересы.

— А-а! — недовольно протянул Юрка.

— Да ты чего такой расстроенный? — спрашиваю.

Юрка сморщился:

— Со стариком поругался.

— С Матвеичем?

— Приценился, как репей. Где ты, говорит, вчера весь день был. Я отвечаю — в райкоме. Речь писали для вечера. А он мне кидает: ты, мол, рабочий, а не лектор. И зарплату не за речи получаешь, а за продукцию.

— Ну? И ты завелся?

— А я ему и говорю. Вы, говорю, Иван Матвеевич, по старинке мыслите, по-культовски. Вам бы только человека зажать да прижать, а я общественное дело выполняю. Что делать, если мне такая героическая фамилия досталась. Ах ты, кричит, молокосос! Ах ты, говорит… и так далее. Горшок, говорит, тебе на голову надеть надо, а не шляпу. Не по-твоему, кричит, я, значит, мыслю. По-культовски! Раскочегарился, в общем, дед. Ну, а я ему спокойно так рубанул: Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав.

Юрка остановился — дыхание перевести, чтоб дальше рассказывать.

— Дурак ты! — сказал я ему, сунул в руки анкету и пошел.

Я шел по пролету, а над головой, позвякивая, катил кран, Лилька-крановщица в красной косынке помахала мне рукой, проехала в дальний угол, зацепила тяжеленную плиту и протащила обратно, все так же улыбаясь и помахивая мне рукавичкой. Вот хорошая девчонка Лилька, и я ей вроде нравлюсь. Я вспомнил, какой она была вчера в театре, — как богиня. В белом капроновом платье и в белых туфельках, а сама черненькая и глаза карие. Она что-то сказала мне, когда попалась навстречу, а я как побитый шел в зал за Юркой, летчиком, Анкой. Что же она сказала? Вчера я был как глухой. А она красивая, Лилька.

Над головой гукнул крановый звонок.

Лилька снова проехала надо мной, уже без груза, и я махнул, чтобы она остановилась. Я поднялся к ней в кабину и дал анкету.

— Через два дня принеси. Не забудь, — сказал я ей, а сам смотрел на наш цех.

Люблю я, забравшись сюда, на верхотуру, глядеть на наш цех. Особенно в солнечный день. Сквозь стеклянную крышу смотрит солнце, его растопыренные лучи поигрывают на латунных рулонах, и те — как золотые пятаки, раскиданные на морском дне. А еще у нас в цехе живут голуби. Они залетают через люки в крыше и живут под перекрытиями. Они летают по цеху, опускаются на пол, подходят к самым станам, которые грохочут, извергая золотистые листы проката. Голуби смотрят на них одним глазом, скосив голову. В перерыв те, кто отобедал, подходят к голубиной площадке и смотрят, как они клюют булки. Все стоят молча, покуривают и смотрят на голубей. И если неважное настроение, хорошо постоять среди этих молчаливых людей, покурить цигарочку, помолчать, посмотреть на серых птиц.