Юрка Гагарин, тезка космонавта - [18]

Тоська стучит по асфальту стоптанными каблучками, и солнце слепит ее, а оттого разные сложные думы рассеиваются, как сумеречная темнота. Тоська краем глаза видит, как вдруг вздрагивает каменное лицо Нюры, она тоже жмурится на солнце, улыбается ему.

— Эх, — говорит Нюра тихо, — думаешь, не охота мне Василия простить? Что я, каменная… Ишь, каждый день ходит…

Тоська удивленно смотрит на Нюру, а та смеется про себя чему-то. Нет, ничего не понимает Тоська в этих делах.

5

Ночью Тоське приснился вещий сон.

Будто шла она по длинной мраморной лестнице, какие показывают в фильмах про старину, с белыми колоннами по бокам.

Тоська шла по ступенькам наверх и испуганно озиралась по сторонам; как бы ее не заругали, что шляется по этакой чистоте в стоптанных туфлях.

Тоська все шла и шла, шла и шла, и сердце страшно колотилось в ожидании чего-то главного, чем кончится эта лестница.

Наконец, когда сердце устало громко стучать от волнения, лестница кончилась, и Тоська увидела перед собой стройную женщину, на которой было почему-то ее, Тоськино, нарядное платье с васильками по белому. Женщина была смуглая и красивая, Тоська подумала, что это Алексеева Т. Л., но пригляделась и ахнула. Нет, это она, сама Тоська, совсем непохожая на себя, вот и волосы ее, а так все чужое, той, Алексеевой Т. Л. Тоська не поверила себе, шагнула вперед и стукнулась обо что-то холодное. Зеркало! Значит, это была правда она?

Утрам, одеваясь, Тоська все думала, рассказать матери сон или нет. Она и сама чувствовала, что сон ей приснился глупенький, вроде детской сказки про Золушку, и боялась, что мать засмеется.

Но она не засмеялась, погладила Тоську по голове, пригорюнилась, посидела, глядя в одну точку, а потом вздохнула:

— Невеститься тебе пора, Антонида!

И махнула рукой, видно, неожиданно для самой себя. Потом смутилась своего невольного жеста, заговорила громко, для пущей уверенности:

— Пора, Тося! Ну чем ты не невеста? Ростиком не вышла, фигурою? Так если бы в том дело! Не глупая, хозяйка хорошая, чего еще надо? Найдешь, найдешь себе, пусть не красавца писаного, да за красоту ноне и пятака не возьмешь…

А вечером Тоська пошла в кино. Позвала она Нюру, да той Лешку не с кем было оставить, а мать в кино не ходила, все ей казалось, что до кинотеатра не доберешься — в автобусе да потом пешком, ну его, лучше дома посидеть. И Тоська поехала в центр одна.

Когда усаживалась на место, заметила, что рядом с ней с одной стороны сидела накрашенная дамочка, уже пожилая, а вся разрисованная, просто ужас, а с другой стороны — конопатый солдат.

Показывали «Неизвестную женщину», Тоська уже смотрела — и не раз — эту картину, думала, уж все, больше не увидит, но нет-нет да в газете снова появлялось объявление, что идет «Неизвестная женщина», и Тоська тут же собиралась в кино. У них в отделении связи, и особенно в отделе доставки, эту картину ценили высоко и, когда все посмотрели ее первый раз, в один голос признались, что плакали «просто навзрыд». Тоська тоже плакала, но не навзрыд, так, потихоньку пускала слезы.

А тут, глядя фильм в четвертый раз, то ли от нынешнего сна, то ли от нагоревшей обиды за себя, она расплакалась горько, глядя сквозь слезы на мутный экран.

Накрашенная дамочка отодвинулась от Тоськи, и в ту же минуту кто-то взял Тоську за руку. Она вздрогнула всем телом, повернулась направо и близко, совсем рядом, увидела серьезные глаза конопатого солдата и блестящие крылышки на темном погоне.

— Вы успокойтесь, — сказал шепотом солдат. — Не надо так.

Неизвестно, как все получилось, но после фильма они пошли вместе по темным, знобким от прохлады улицам. Оправа и слева плыли какие-то высокие кусты, а наверху, над головой, узконосые листья в туманном свете фонарей казались невсамделишными, будто вырезанными из черной бумаги.

Тоська шла чуть дыша, прижав онемевшие руки к бокам, осторожно передвигала ноги, будто шагала по проволоке.

Конопатый солдат, которого звали Олегом, держал ее за локоть, смеялся над фильмом, — он ему не понравился, потому что был, как он сказал, «слишком сладким». Как может быть такой фильм «сладким», Тоська никак не понимала и в другой бы раз стала возражать и спорить, но сейчас она молчала и кивала головой. И то, что плакала зря, с этим она тоже соглашалась. Олег рассказывал о своих солдатских приключениях, о том, как однажды в дождь старшина повел их обедать и потребовал петь песни, но старшина был вредный, и они всем строем петь отказались. Тогда старшина начал гонять их вокруг столовой, но солдаты не пели, и старшина, промокший насквозь, сдался и отвел их обедать.

Тоська слушала его болтовню и со страхом думала, что он, наверное, вроде Яшки, все болтает, болтает, а потом полезет целоваться и будет хвастать всему своему полку или как там у них еще. Она шла напряженная, готовая в любую минуту защититься и убежать, но Олег был спокоен, смеялся, говорил, и лицо его в фонарных сумерках не казалось уж таким конопатым.

Тоська и не заметила, как пошла свободнее, уже не по проволоке, и тоже что-то рассказывала ему, так, какой-то пустяк. Теперь говорил уже не один он, а оба, перебивая друг друга и смеясь. Тоська увидела над карманам у Олега синенький парашютик, и тут оказалось, что Олег служит не где-нибудь, а в десантных войсках, уже десять раз прыгал с парашютом, и за это ему дали значок. Тоська зауважала конопатого солдата еще больше, а он стал говорить, что это совсем не страшно, прыгать с парашютом, главное решиться в первый раз, с парашютом не то что мужчины, много женщин прыгает. Это Тоська знала и без него, читала не раз в газетах, но отчаянных женщин в шлемах, которых видела на фотографиях, воспринимала как что-то очень далекое, нереальное, как, скажем, фильмы про Аргентину.