Юрий Лотман в моей жизни - [85]
Но это так, к слову…
20 июля 1991 года
Тарту. 20.VII.91.
Фрина, дорогой мой друг, после того как ты сообщила мне приятное известие о том, что счастливо завершились вопросы гражданства, ты пропала. Целый век не имею от тебя никаких известий. Я безумно волнуюсь, стараюсь выдумывать разные вполне благополучные причины твоего молчания, но с каждым днем верю в них сам все меньше и меньше. Ради Бога, сообщи мне, что с тобой и со всеми твоими.
О себе писать нечего. Я жив, хоть и не скажу, что здоров. Но это все вечные пустяки. Я тороплюсь кончить книгу, потому что думаю, что эту книгу надо обязательно успеть[441]. Ведь всегда кажется, что все до сих пор были еще незрелые, а что только эта последняя будет НАСТОЯЩАЯ. Это, конечно, иллюзия, и все, что мы пишем, торопясь и кудахча, как курица, снесшая яйцо, не имеет особого значения, и мир прекрасно (или, что вероятнее, непрекрасно) проживет без наших вдохновений.
Как бы я хотел верить в Бога, чтобы было кому молиться за твое благополучие.
Обнимаю тебя крепко. Отзовись, отзовись, отзовись!
Твой Юра
Это как на фронте: кричишь в телефон: «Волга, Волга!» – а Волга молчит. Но там можно было побежать по линии и починить кабель. А здесь что?
22 июля 1991 года [442]
Поздравляю с днем рождения!
Извини, что поздно[443] – очень плохое было настроение. Будь здорова!
Твой Ю
4 августа 1991 года
4/VIII-91.
Юрочка, друг мой любимый!
Да что же это такое с письмами происходит? Ты волнуешься, не получая их от меня, я не в себе: почти полтора месяца от тебя нет ни слова… А они просто пропадают. Не знаю, чем мои к тебе письма так интересны этим господам, что, прочитав, они их себе на память оставляют? Или, вернее, просто в корзину? Так ведь в них ничего интересного нет. Может быть, глаголы не те? А что не доходят письма – это определенно. Сужу по письмам маме: самые подробные, часто с деловыми вопросами, она-таки не получила. То же было прошлой зимой с письмами Марины. Когда я принимала столь тяжелое для меня решение[444], она, так мне виделось по письмам, ни словом не обмолвилась о нем и не выражала к нему никакого отношения. Это было мне так тяжко, я понять не могла, в чем дело. И лишь приехав и переговорив, мы установили, что она МНОГО мне писала именно о нас, и именно эти письма до меня не дошли.
Знай, мой родной, я пишу тебе каждые две недели неукоснительно, в любом настроении. Видимо, и нашу фотографию с Мариной ты не получил?[445] – А за твою такое тебе спасибо. (Сегодня пришло письмо твое.) И за кабинет, за твои книжные полки. Словно снова я у тебя в гостях, снова держу твои любимые руки в своих. Только вот Зары нет там нигде… 24 июля ей исполнилось бы всего 64 года. Ты выглядишь хорошо, только больше побелели виски, другие изменения если и есть, то на фотографии они не видны, правда. У тебя новая пиш<ущая> машинка, магнитофон? Телевизор это или видео? И тот же торшер, и тот же плед на кровати.
28 числа июля я все-таки решилась звонить тебе. Бесполезно два часа я пробовала автомат. Потом любезнейшая телефонистка пыталась звонить и через Москву, и через Ленинград – тщетно. Тогда я позвонила в Ленинград, это удалось сразу. Но, увы, разговор с Наташей не только не успокоил меня, а еще больше разволновал. Она так невнятно отвечала на мои вопросы о твоем здоровье, так неопределенно, что я только больше обеспокоилась, не умея понять, что сей тон означает. Ведь понимала же она, что я звоню не из автомата на Невском, что тревожусь. Я решила, что она что-то намеренно скрывает, то есть совсем все плохо. Слава Богу, сегодня получила твое письмо с картинкой ко дню рождения[446], прелестной, спасибо, мой дорогой, с твоей фотографией и несколькими строками тревоги обо мне.
У нас все в порядке, не беспокойся. Марина переводит (для денег только) жуткую безнравственную пакость, в сравнении с которой чистый атеизм – гораздо нравственнее. Федька живет и работает, выправляет зубы, что дорого, но обязательно надо было делать, ибо часто кровь из носа, ибо рот открыт, зубы неправильно растут. Дорогое удовольствие для Марины, да деваться некуда. Марину мы-таки «выгнали» в отпуск на две недели в горы, как она любит. Ей, после очень тяжелого года, да и всех четырех, необходим отпуск.
Она надеется, что эта гнусная работа даст ей возможность закончить сценарий и всерьез заняться книжкой. Кажется, какойто серьезный издатель выразил в книжке заинтересованность. Получил ли ты от нее письмо?
Теперь я уже не боюсь, что нам не хватит на хлеб. Есть статус, есть пособие, его хватает на ту жизнь, к которой я была готова. А если буду еще жива, то года через два нам дадут – в два раза дешевле, немножко, правда, хуже и район хуже, – государственную квартиру, тогда можно будет себе позволить и хоть какие-нибудь поездки, хоть по Канаде. Марина же мечтает давно, и уверена, что это осуществится, поехать со мной в Италию. Дай Бог дожить.
