Юрий Лотман в моей жизни - [106]
Обнимаю. Твой всегда и везде – еще раз твой.
Юра
10 сентября 1992 года
10/IX-92
Юрочка, мой родной,
Кажется, давно тебе не писала, прости, не было настроения. Идут какие-то проливные дожди, небо серое, как глубокой осенью.
А вчера была гроза такая, что все небо полыхало, а я сидела себе у открытого окна, любуясь грозою. А ведь когда-то я так боялась грозы, помнишь? Все прошло. А сегодня опять лето: тепло и ясно. Но уже краснеют клены, осыпаются листья. Я слышу и читаю про пожары везде в России и у Вас – Боже праведный, спустя 20 лет повторяется то же, что было в 72 году. Как ты себя чувствуешь, есть ли прогресс? Как работает моя любимая голова? Доволен ли ты ею?
Наши новости вот какие. Федя уехал в свой университет, денег, слава Богу, набрали, да он и сам, молодец, заработал около 4 тысяч. Ему хватит этого до следующего семестра, который будет, по университетским правилам, рабочий, т. е. Федя заработает себе на следующий год. Он уезжал какой-то веселый и звонил оттуда всем довольный. Марину взяли на почасовую работу в военный колледж, часть университета, преподавать раз в неделю русский язык, еще в одном – месяц замещать уехавшего в отпуск преподавателя. Это, увы, ничего не дает по деньгам, да и работа почасовая, но лиха беда начало, может быть, счастье еще улыбнется ей. Принялась она с большим жаром, одновременно начав занятия на факультете истории религии в университете. Вот когда она вспоминает тебя и Андрея, не давшего ей завершить работу над диссертацией, которая здесь ей так нужна. Для этого и университет. Она будет продолжать попытки поступить на работу в другой колледж. Здесь заколдованный круг: в одном колледже дошла до интервью, что нелегко, но ее не взяли, потому что нет опыта преподавания в Канаде, а как его получить, если не берут? Мы с ней читали их программы, выспренно и «научно» написанные, а в действительности курс по Японии, например, на практике означает такие темы, как «Японская баня», «Японский ресторан» и все в таком роде. Ибо студенты на вопрос, какие города Японии они знают, отвечают «Вьетнам», «Гонконг», и т. д. А Марина ужасно боялась интервью. Мы – полные с ней неучи – можем здесь поразить любую комиссию, вот только зарабатывать не дают, не подпускают к работе.
О себе, Юрочка, нечего и писать. Живу себе гораздо лучше, чем до моего решения жить одной. <…> скучаю по тебе ужасно. Марина все уговаривает меня поехать навестить тебя. Нет, мой любимый, это мне не по силам, боюсь, что не смогу вернуться сюда, а это, ты сам говорил мне, полное безумие. Так вот и будем с тобой доживать свой век. Неужели же там я тоже не встречусь с тобой? Вот это не дает мне покоя, вот об этом думать просто невозможно. Знаешь, сейчас здесь ночами все стрекочут цикады, как в Крыму, где я их впервые услышала летом 53 года; как в Кемери, но только в августе. Так странно это.
Был здесь традиционный ежегодный кинофестиваль. Один советский фильм потряс меня: фильм Каневского, который поанглийски называется «Независимая жизнь», и очень хороший японский «Исследование типичной любовной истории». Больше ничего не видала. Все, как прежде, слушаю музыку, часто плачу, если что-то слушали с тобой. Такая плаксивая старушка…
Пиши мне, пожалуйста; напиши о нужных тебе лекарствах и продуктах. И не проще ли послать тебе немножко долларов? Я это спрашиваю тебя в каждом письме. Напиши об этом обязательно. Невыносимо думать, что у тебя нет самого необходимого. Что дети и внуки? Продолжает ли работать вместо Зары Миша?
Будь здоров, мой дорогой, нежно обнимаю тебя.
Твоя всегда Фрина
28–29 сентября 1992 года
Милая Фрина!
Это письмо я диктую моей любезной помощнице-соавторше[515] (сам писать еще не научился, форма определяет, как известно по Гегелю, содержание).
Большое спасибо за твое письмо. Я все время беспокоюсь о тебе (это не преувеличение) и о том, как тот кораблик, который называется «твоя новая квартира», плывет в этом хаотическом и совсем не добродушном мире. Твои письма мне читают, потому что сам я читать (увы, в который раз) не научился. О себе писать нечего. В общих контурах все благополучно. Например, последняя моя радость – сегодня сквозь очки хорошо вижу вдаль. Очков у меня, как у крыловской Мартышки (с полдюжины себе достала), и я все время путаюсь в них. (Имею постоянное занятие. «Праздник, который всегда с тобой», как говорил Хемингуэй.) Лучше вижу и радуюсь, смех и грех! Хватит обо мне. Как ты там в новом своем жилье? У тебя все новое: жилье новое, новые трудности, и живешь ты в Новом Свете (Америка). Как писал Гейне: das ist die America, das ist der neue Welt[516], а я все в Старом, и все по-старому: по-старому жду твоих писем, по-старому волнуюсь и злюсь, когда их нет, постарому радуюсь, когда они приходят. Кстати, от каждого письма я имею неоднократную радость: сначала когда получу, потом когда, потеряв, опять найду, и так, как говорится в латинской католической молитве: ad finem seculorem (до конца веков).
Друг мой, я болтаю всякие пустяки так, как надевают броню.
Будь здорова. Обнимаю тебя. Пиши.
Твой, твой, твой
Юра
5 октября 1992 года
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.