Юрий II Всеволодович - [41]

Удивительно свойство души хранить былое. И спустя сорок лет помнил Юрий Всеволодович честную масленицу, каждый ее день, начиная со встречи.

Он проснулся ранним утром от необычной суеты, поднявшейся в детинце. Опустил босые ноги на теплый, из гладких досок пол, открыл дверь своей опочивальни да и замер на пороге. Пробежала из хоромов, даже не взглянув на княжича, сенная боярыня, за ней следом семенила тучная кормилица. А навстречу им из подклетов по вислой пристенной лестнице торопились уже сирийский лекарь, поселившийся во Владимире еще при Андрее Боголюбском, и повитуха, которая приняла одиннадцать новорожденных детей великого князя Всеволода Большое Гнездо и великой княгини Марии, а теперь, видно, готовилась повить двенадцатого.

Вчера Юрий был у матери, сказал ей:

— Ты мне сестренку родишь, да?

Мать не ответила, опасливо прислушивалась к толчкам в своем чреве.

— Мамушка, ты что молчишь?

— А что, Гюрги?

— Я прошу тебя сестру родить.

— А коли братик?

— Не-е, братиков у меня уже шесть, — возразил Юрий так, словно бы от него все зависело.

Но не по его вышло. Дядька Ерофей подошел сзади, положил тяжелые, узловатые руки на плечи княжича, повлек его:

— Оболокайся проворнее да в крестовую, воздадам благодарение Пречистой и Сыну Ея, разродилась твоя матушка еще одним наследником.

— Опять? — не обрадовался Юрий.

— Братик, братик! Ба-асовитый!

— А звать как станут?

— Надо быть, Иваном, потому как нынче обретение главы Иоанна Предтечи. Батюшка твой уж назначил ему в удел город Стародуб на Клязьме.

— Иван, значит? — надулся Юрий. — И значит, он — уже князь стародубский? Ты видел его?

— Нет, не допускают к нему покуда.

— А на кого похож, не говорят? — Известно было Юрию, что все новорожденные лишь друг на друга похожи: сморщенное личико да красный беззубый рот, — однако каждый раз казалось совершенно необходимым хоть издали, за несколько шагов, посмотреть, что за существо явилось на свет.

Не ему одному не терпелось поскорее поглядеть на новорожденного — все братья и сестры толклись возле дверей в надежде проникнуть в горницу к матери. Но она позвала к себе только Юрия.

Мать была не одна — возле слюдяного окна сидела на треногом стольце кормилица, держа на руках запеленутое дитя. Юрий заглянул в его личико, убедился, что еще не понять, в кого этот новый Иван уродился, потом подошел в лежавшей на постели матери. Она была иссиня-бледной, глаза в черных окружьях глубоко утоплены и неподвижны. Она не улыбнулась, как обычно, при виде сына, только пошевелила бескровными губами:

— Сядь на краешек.

Он примостился рядом с ней, испытывая смутное и необъяснимое беспокойство.

— Что делал нынче?

— Мы с дядькой к заутрене ходили. Я молился Спасителю и Святому Георгию… И Матери Божией…

— Хорошо, сынок. Молись и веруй. Но не только. Одной-то веры мало.

— Как это, мамушка? Почему?

— Сказано ведь, что и бесы веруют и трепещут. Надобно не только веровать, но не уставать добро делать, чтобы спасти душу.

— Я, мамушка, буду делать и не уставать, вот увидишь!

На ее лице обозначилась слабая, болезненная улыбка, и тут же она чуть вскрикнула и запрокинула голову на высокие подушки.

— Ну, все, иди, княжич, с Богом! — велела кормилицу.

Юрий вышел из покоев матери, за дверями его ждал один только дядька. Он сказал:

— Все братцы твои побежали во двор делать снежную горку для сестриц, поспешай за ними.

— Не хочу. Мамушка велела мне добро делать, а как его делать, дядька?

— Да просто, не чини зла, и все.

— Она сказала: делать.

Дядька задумался.

— В перелом, в среду значит, будет разгул. Знаешь?

— Ну?

— Блины печь почнут. Ты с первым блином что сделаешь?

— Съем.

— Вот. А ты не ешь, а нищему отдай, человеку Божьему. Это и будет дело доброе.

Юрий еле дождался разгульной среды. С самого утра стерег возле поварни, наказал строго, чтобы ему дали непременно самый первый блин. Получив его, ноздрястый, масленый, обжигающий руки, выскочил к Золотым воротам, где обычно собиралась нищая братия, живущая Христовым именем. Нынче побирающихся было особенно много. Юрий прошел мимо одноглазого старика, отвернулся от девки с младенцем на руках и остановился перед замерзшей, в дырявом платке сироткой.

— На тебе первый блин!

— Спасибо, княжич!

— Самый первый, самый сладкий! Сам хотел съесть, да дядька не велел, сказал, нищим отдать надо.

— Спаси тебя Бог!

Юрий был горд, рассказывал во дворце и братьям с сестрами, и челяди:

— Я выбрал саму-самую нищую! Она так обрадовалась!

В широкий четверг навестил мать и ей сообщил:

— Я сделал доброе дело, дал сиротке первый блин.

— Молодец, — похвалила мать. — А что сказал ей?

— Сказал, что он первый и самый сладкий, что сам не стал есть, для людей Божиих оставил.

— Сынок, не надо унижать берущего. Надо, чтобы он радовался.

— Она и обрадовалась! Три раза благодарила, так была рада.

— Ты еще кому-нибудь рассказал об этом?

— Всем-всем! Братьям, и дядьке, и батюшке! — гордясь, сознался княжич.

Мать посмотрела молча и печально.

— Помогать страждущим надо так, чтоб левая твоя рука не знала, что делает правая. Запомнишь? Завет Иисусов — не творить милостыню перед людьми с тем, чтобы они видели тебя.