Юрий Гагарин - [19]

Теперь вместо города — уродливое нагромождение железных брусков, обгоревшего камня. Гжатск значится на карте, он значится и в сердцах, но его больше нет на земле. По последнему слову техники вандалы нашего века уничтожали город… Шесть тысяч русских немцы угнали из Гжатска в Германию… Встают видения начала человеческой истории. Напрасно матери пытались спрятать своих детей от гитлеровских работорговцев. Матери зарывали мальчишек в снег — и те замерзали. Матери прикрывали девочек сеном, но немцы штыками прокалывали стога… Слово «смерть» слишком входит в жизнь, оно здесь не на месте, лучше сказать «небытие», «зияние», и права старая крестьянка, которая скорбно сказала мне о фашистах: «Хуже смерти…»

Государственная чрезвычайная комиссия для установления ущерба, нанесенного оккупантами городу, подсчитала, что за время оккупации фашисты уничтожили жилых домов 844 из 1317, холодных построек — 842 из 862, все учрежденческие здания — 87, электростанцию, все промышленные предприятия — 9, 4 школы, зоовет-техникум, кинотеатр, 4 клуба, парк, амбулаторию, детские дома, сады и ясли, 12 магазинов, дом инвалидов, больницу на 150 мест.

Ко времени освобождения от оккупации в городе насчитывалось немногим более тысячи жителей, тогда как до войны в нем проживало двенадцать с лишним тысяч человек…

Но было лето сорок пятого, и даже сквозь проемы вышибленных окон, сквозь сиротские дымки, струящиеся над землянками почти вдоль всей Ленинградской, мир виделся голубым и зеленым, а будущее обещало счастье. И потому, едва приехав с первой увязкой бревен и кое-как помогая их разгрузить, Юрий, словно и не слышал остерегающего материнского оклика, бросился к реке, что тут же, в каких-то двухстах шагах, поджидала, приманивала его, зеленоватая от склоненных ив и ракит, пронизанная золотистым светом уже разогретого солнца.

Наверное, он слишком понадеялся на себя, нырнул глубоковато — вода обожгла, перехватило дыхание, а когда поплавком, ловя ртом воздух, выскочил на поверхность и, попробовав низ ногой, не достал до дна. Глянул на уже отдалившийся берег и зазнобило от страха — течение несло его на стремнину.

«Никогда не купайся один!» — вспомнил он предостережение матери, сделал несколько замахов назад, в сторону, чтобы вырваться из притяжения, от которого мог вот-вот захлебнуться.

И вдруг смутно услышал далеко пробубнившее по воде:

— Эй ты, как тебя! Клушинский!

Откуда это? С другого берега? И кто его знает, и кто зовет? Но вот опять что-то эхом отлетело от воды, ударило в уши:

— Тебе говорят, Клуша, греби на месте! И не боись. Тебя самого прибьет вон к той вот раките.

Юра едва разглядел мальчишку, который стоял над обрывом, уже раздетый, готовый прыгнуть на выручку.

От одного только решительного его вида Юра успокоился, осмотрелся, выравнивая дыхание.

«Значит, клушинский, — подумал он с веселым, внезапно охватившим его азартом. — Значит, я деревенский, а ты городской!»

И, развернувшись, преодолевая течение, а был уже метрах в десяти от берега, где кричал ему незнакомый мальчишка, повернул назад.

Он еле вылез на осклизлую траву, хватаясь за зеленые космы осоки, и с колотящимся сердцем сел на свою одежонку.

— Ты смотри, да у тебя гусиная кожа, — покачал головой мальчишка, в несколько взмахов, саженками, успевший к тому времени перемахнуть с того берега. — Паша Дешин, — сказал он и протянул крепкую руку.

Так началась первая гжатская дружба, дружба того мальчишеского бескорыстья, которая почему-то часто прерывается с годами, оставаясь лишь воспоминанием.

Где вы, други послевоенного лихолетья, казавшиеся взрослее взрослых в свои десять-двенадцать лет, строгие судьи малейшей нечестности, выдумщики в озорстве, терпеливые в голоде и недетской работе, — Паша Дешин, Валя Петров, Лева Толкалин, Слава Нижник, Володя Попов и Тоня Дурасова, разрешавшая в минуту все споры и драки?

Первое гжатское лето прошло в заботах о доме, который нужно было собрать из бревен, а потом еще возвести над ним крышу.

Не зазывай, не соблазняй, река, затененной прохладой омута и блеснувшей в глуби, словно ласточка, юркой плотвичкой. Жара нещадная, но отец неумолим: пока не выложат очередной ряд кирпичей на фундамент, о купании не думай. И с усталым нытьем в плечах, когда «руки как крюки», месят они с Борисом в деревянном корыте цементный раствор, переносят тяжелые ведра, обливаются потом.

Самый дальний пока отрезок его пути — двенадцать верст от деревни Клушино. Остановиться, оглядеться вокруг, выбрать ориентиры, чтобы не заблудиться. Нет, пока не по звездам. Вот по тому угловому дому, от которого поворот налево, на Красную — как в Москве! — Красную площадь, мимо собора, мимо крепкого, вековой кладки здания, на мост, и опять никуда не деться от Гжати. Она всюду — спереди, сзади, справа и слева. В ней течет словно жизнь старинного города. Интересно, где ее родничок и куда впадает река? Пашка Дешин сказывал, будто по этим берегам проезжал когда-то сам Петр I.

Так начинается определение своего места не только в пространстве, но и во времени. И конечно, Юрию повезло хоть немного, но пожить в этом городе Гжатске, где прошлое так близко соприкасается с настоящим. Для детской восприимчивой души достаточно лишь малейших впечатлений, чтобы в ней вспыхнуло уважение к истории места, откуда дальше идти и идти. Конечно, Юра узнавал обо всем постепенно.