Юность в кандалах - [82]

— О, да ты тряпку брал! — сказал Хохол. — Ясно всё с тобой.

— А ты не возьмёшь? — ехидно спросил я.

— Нет, не возьму! Я все свои срока порядочно отсидел.

— Ну, надеюсь, попадём в один лагерь, — заметил я. — Тогда посмотрим.

На этом дискуссия закончилась.

Приехав в Саратов, нас загрузили в автозеки и повезли на уже знакомое мне ПФРСИ. Зайдя внутрь, на шмоне, я увидел знакомое лицо.

— Фил! — обрадовано крикнул я и кинулся к старому другу.

— Сухой! Здарова, братан! — мы обнялись.

— Хорош, базарить! — рявкнул конвоир. — Давайте, на сборку проходите!

Выяснилось, что Фил, уехав на этап из нашей хаты с пятого централа, попал на Икшу. На Икше тогда был режим, но принимали легче, чем на Можайке, и Фил пошёл в отрицалова. Показал мне предплечья в шрамах, где вскрывал, уже будучи под крышей, вены. В зону его не подняли и закрыли в СУС. Сломать так и не смогли. Поднявшись на взросляк, попал одним этапом со мной на ПФРСИ. На Воронеже узнал, что конечная остановка тоже Саратов, было понятно, что привезли ломать. С Филом ехал лысеватый мужичок, толстенький, но крепкий, было заметно, что спорт ему не чужд. Звали его Фёдор, и оказалось, что на воле он работал тренером в тренажерном зале. Фёдор был суетливый, с хитрыми глазёнками, не очень приятный человек, не знаю уж, что Фил нашёл с ним общего, но делать нечего, пришлось держаться вместе.

Через какое-то время, нас повели в хату, с которой я не так давно уезжал в Москву. Зайдя внутрь, я увидел сразу несколько знакомых лиц.

— Гия! Здарова! — пожал я руку подошедшему навстречу мегрелу.

В хате было много бывших малолеток, в том числе и Урал, ранее сидевший с моим подельником Шульгеном. Урала лично я не знал, но был наслышан о нём, нас познакомили. Урал был здоровым крепким парнем, родом, понятное дело, с Урала, при этом он очень красиво пел. Рассказал, что Шульген уже на Можайке, а он сам поднялся с Можайска на взросляк. Поведал Урал и хорошие новости, вышел закон, по которому на малолетке активистам запретили задерживаться до двадцати одного года, и сразу несколько козлов с Можайска, вместе с Уралом и другими, вывезли на взросляк. Один из козлов был бл*диной, что принимал этапы, и на сборке в Можайском централе Урал с другими бывшими малолетками жестоко забил его ногами, разбив всю голову в кровь и забили под шконку. Хотели обоссать, но не стали.

Гию же Можайка отказалась принимать, и он сидел всё это время, пока я катался, на Можайском централе.

Был на сборке и мой бывший сокамерник — качок из хаты бродяги Александра, но он сильно болел, кутался в плед и общаться особо был не настроен.

Я, Фил и Федя заняли второй ярус нар и сидели в основном там. Вымутили у кого-то стос и рубились в буркозла. Вся хата была переполнена, зеков было намного больше, чем когда я уезжал, причём аудитория была самая разнообразная. Много было арестантов из Москвы и области, были арестанты из Казани, из Ростова. Были вывезенные с Металлки питерцы. Галдёж в хате не унимался ни на секунду, ведь зеков было около сотни, если не больше, но это создавало весёлую атмосферу какого-то базара. Конечно, если отбросить то, что мы зеки, развалившиеся на ГУЛАГовских деревянных нарах, многие ожидавшие этапа в экспериментальные красные зоны.

Фёдор говорил, что по приезду в зону, надо «суетиться».

— Денюшки! — потирал руки он. — Денюшки решают всё! Там проплатил, этому проплатил, и не будут убивать так. Суетиться надо!

— Допустим, — спорил я. — Но нет у меня денег. Да даже если бы и были, не хочу я бл*дям этим что-то платить. Суетиться надо, бесспорно, без этого в тюрьме не проживёшь, но платить — это не суетиться. Платить — это прогибаться.

Фил говорил, что будет отрицать. Показал наколотые около ключиц звёзды.

— Надо же соответствовать, раз набил, — говорил он.

— Это верно, я поэтому и не бил. А то сейчас лупят масти отрицаловские все подряд, а потом косяк одевают, — в этом я был с ним согласен, но сразу поставил в курс, что отрицать не буду.

Мы достали по два лезвия из бритв, и я показал ему куда их спрятать, чтобы не нашли при обыске. Раз он собирается отрицать, то они ему точно пригодятся. Впрочем, себе я их убрал тоже, я понимал, что на зоне будет очень тяжко, и, возможно, придётся пустить мойки в ход.

Через неделю пребывания на ПФРСИ я сильно заболел. Вышел к местной лепиле, у меня оказалась температура 39. У врача одно лекарство на всё — анальгин. Выпил, легче не стало. Повели в душ, ощущение было, что упаду в обморок.

После душа, нас начали вызывать по одному из камеры.

— К мусорам на беседу водят, — сказал один из вернувшихся.

Дошла очередь и до меня. Пройдя, чуть дальше, по коридору ПФРСИ, меня завели в кабинет, где сидело два офицера.

— Ну что, кем на зоне жить собираешься? — спросили они у меня.

«Видимо меня сюда, на тридцать третью,» — подумал я. Лучше не дерзить.

— Мужиком. Я не блатной.

— В СДП пойдёшь? — смотрел на меня самый наглый.

— Нет, не пойду.

— Почему не пойдёшь? — не отступал он.

— Не моё это. Работать буду.

Мусор хлопнул ладонью по столу.

— Пойдёшь сука! Как миленький пойдёшь! Захочу, в СДП пойдёшь, захочу, работать будешь! — орал он.