Юность в кандалах - [77]

— А ну стой, — на входе остановил меня начальник конвоя, сверив фамилию. — Его после шмона в отдельный отсек, по спецу едет, — сказал он одному из подчинённых.

Меня повели по коридору. Первый отсек был забит девушками и женщинами — зечки с шестого централа едут на бабью зону.

— Ух какой молоденький! Красавчик! — раздались женские комплименты сквозь решётку.

Меня завели в отсек к остальным зекам.

Обычно этап забивали битком в пару отсеков, затем выводили, шмонали по одному и уже раскидывали по всем пустым отсекам.

После шмона меня завели во второй от начала вагона отсек, в соседний с зечками. «Вот это повезло!» — обрадовался я. По общению с женским полом я очень истосковался за почти что два года отсидки. Ожидалось, что в отсеке буду ехать я один, но нет, ко мне завели ещё двоих.

— А вас то зачем сюда? — спросил я.

— А мы на Можайск едем. А остальные дальше в Смоленск.

Один зек был долговязый, другой коренастый, с чёрными волосами и густой черной бородой с усами, но славянин.

— На зоне-то побриться придётся, — заметил я. — Что перед этапом не побрился?

— Да знаешь, сколько отращивал? — сказал Бородач. — Где-нибудь на пересылке сбрею.

Мы быстро обменялись первостепенной информацией друг о друге. Кем живем, сколько сидим, ровно ли по жизни. После этого начали общаться с женщинами через стенку.

— Как дела, дамочки? — начали зеки общение.

— Дела у прокурора, а у нас делишки! — кокетливо ответила самая говорливая, по голосу лет тридцати.

— О, какая, — сказал я. — Наблатыканная. Вороваек слушаешь?

— Ещё бы! Хоп мусорок! Не шей мне срок! — запела она песню[247] мелодичным голосом.

Выяснилось, что многие из дам сидели уже не первый раз, и ехали в Можайскую женскую колонию. Зеки с других отсеков искренне завидовали нам. Их выкрики зечки оставляли без внимания, сконцентрировавшись на общении с нами, а конвоиры ругались на них и требовали соблюдать хоть какую-то тишину.

— Представляете, у нас тут молоденькая совсем есть, всего восемнадцать лет, — во время разговора обмолвились зечки.

— О! А у нас Малому тоже восемнадцать, а уже два года сидит, — сказал Бородач.

— Пусть она на третий ярус подтянется, пообщаемся! — крикнул я женщинам, и сам забрался повыше.

Забравшись наверх, я придвинулся лицом поближе к решётке, чтобы девушка лучше меня слышала, а другие особо не подслушивали. С ней на полке была только одна зечка. Выяснилось, что звали молоденькую Викой, и мы были одногодки. Сидела она по «народной»[248] двести двадцать восьмой статье за «спиды»[249] — любила тусоваться на дискотеках. Сроку дали год, до приговора была под подпиской о невыезде. По такой статье это очень маленький срок, светило ей изначально не меньше пяти лет, но помогли родители. И вот так, без тюремного опыта, пробыв на централе всего месяц, Вика отправлялась в колонию. На зону ехать она очень боялась, наслушалась рассказов на централе, и думала, что её, красивую и молодую, может подмять под себя какая-нибудь кобла.

Что она была красивой, девушка не врала. Когда пришло время выходить в туалет, а Столыпин так ещё и не тронулся, мы посмотрели, как выглядят те, с кем общались. И женщины с Викиного отсека, и мои соседи, нас подзадоривали и сватали. Когда она пошла в туалет, дружно закричали: «Смотри, смотри, Сухой, вот невеста идёт!». Из женского отсека вышла милая, среднего роста, красивая девчушка, с убранными в косу золотистыми волосами. Она быстро обернулась на наш отсек, и поняв кто я из троих, выглядывающих в решётку зеков, засмущалась и улыбаясь посмотрела мне в глаза.

— Давай, давай, проходи! — заулыбался и конвоир. — Устроили тут сваты!

После того, как женщин сводили в туалет, попросились и мы, хоть особо и не хотелось.

— Ах, так это тот красавчик! — закричали, увидев меня зечки.

«Да, ничего себе красавчик, блин!» — думал я, — «Худой, выгляжу как наркоман.»

Вернувшись с дальняка, мы продолжили общение на третьем ярусе. Тянулась ночь, но никто не спал. Разве что зеки в других отсеках. Столыпин, что странно, тоже не трогался.

Мне надоело, что зечки, впавшие в романтическое настроение и воспоминания о молодости, нас подслушивают, и я начал писать текст на листке бумаги. Написав маляву, просунул пальцы с бумагой в решётку максимально далеко, чтобы Вика могла её забрать. Она сделала тоже самое и, забрав маляву, случайно коснулась моих пальцев. Меня по всему телу пробила дрожь. Какая нежная у неё была кожа, как мне этого не хватало. Самые лучшие года, семнадцать, восемнадцать лет, когда мои сверстники ходили на свидания, проводили ночи с девушками, я топтал тюрьмы и лагеря. Так досадно стало. Но в эту ночь я был по-настоящему счастлив. Когда она передавала свою маляву обратно, я обхватил её пальцы своими. Она не была против, напротив, нежно погладила их в ответ.

— Какие у тебя длинные тонкие пальцы, — заметив это, промурлыкала самая говорливая из зечек. — Мечта любой женщины… Ну ты понимаешь! — пошло захихикала она, другие зечки подхватили.

Вот обосрала романтику, так обосрала. Неудивительно, они тоже без мужчин давно.

Так мы и сидели с Викой, держа друг друга пальцами всю ночь (вся кисть, к сожалению, в решётку не пролезала), общаясь шёпотом или обмениваясь малявами. Хоть видел я её мельком, но из головы не выходила её улыбка и глаза. А Столыпин всё стоял и не трогался, как будто эта ночь полностью принадлежала нам.