Юность в кандалах - [46]
На Капотне, как и на пятом централе, были старый и новый корпус. На новом корпусе в основном сидели первоходы и коммерсанты, так как там были более комфортабельные хаты. На старом корпусе сидел в основном строгий и особый режим. И Андрей, и Доктор были в тюрьме в первый раз, но по их статьям им светило выше десяти лет строгого режима, поэтому их посадили на старый корпус. Меня посадили туда же, потому что я был с малолетки, а те, кто прошёл малолетку, прожжённей многих взросляков. Мусора опасались, что малолетка будет цепляться к первоходам, сжирать их на словах и разводить на вещи и деньги, и поэтому сажали на централе к строгачам.
Третьим арестантом в нашей хате был особик[194] Толя. В сумме Толя отсидел за свою жизнь лет тридцать из пятидесяти прожитых. Сидел он пятый раз и в этот раз залетел за нарушение испытательного срока. Его осудили условно за кражу, но Толяну лень было отмечаться, и условный срок поменяли на реальный. Толян был неразговорчив и вечно ворчал. Доктор с Андрюхой постоянно стебались с него. Особики мне казались очень мудрыми людьми, потрёпанными опытом и жизнью, но Толя портил всё впечатление своим маргарином[195]. Но надо заметить, в соседних хатах, которые были значительно крупнее наших, тоже сидел особый и строгий режим, среди которых было немало бродяг, и с ними уже было о чём поговорить.
Первым делом я поинтересовался у Доктора за положение в тюрьме. Задавал стандартные вопросы: как зовут положенца, где сидит, кто смотрит за корпусами, какие виды общего есть на этой тюрьме, кто чем занимается из братвы централа? Узнав, что здесь имеется сиротское общее, первой же ночью отогнал туда по дороге больше половины отжатого у Слона мыльно-рыльного, несколько пачек сигарет и свою олимпийку. Давно хотел уделить на сиротское общее, но на малолетке его не было, там итак вечно голяки.
Спросил про порядки в хате, узнал, что тут держат сигареты на баулах как личные вещи, уделяя только «на дубок» и на котёл. Каждый курит своё, а у кого своего нет, берут сигареты с дубка. Мне это единоличие было непривычно, но так как сигаретами я располагал, то не напрягался. После того как уделил пару пачек на дубок, у меня осталось ещё с полблока.
Вечером Андрей сел писать курсовую о том, что я заехал в хату, и отправил её по дороге. После вечерней проверки, Доктор достал мобильник и дал мне позвонить. Своё счастье я описать не могу даже сейчас. Я более чем год сидел без связи, а тут сразу появилась возможность позвонить. Телефон был простенький, но тогда всяких смартфонов ещё и не было. Набрав родителям, сказал, что сижу на Капотне, всё у меня хорошо, и не надо ко мне приезжать сюда на свидания, теперь я буду каждый день на связи. На свидания ходить не хотел, потому что мне всегда после них было тяжело и хотелось на волю. От отца я узнал, что моё дело из прокуратуры передали на рассмотрение в районный отдел.
Вскоре к нам в хату стали поступать звонки с других хат. Со мной вышел на связь Хаттаб. От него я узнал, что тут ещё сидит брат Фаната, и спросил его цифры[196].
Созвонившись с братом Фаната, поинтересовался, как поживает сам Фанат, потому что после того, как он переехал в хату к Левану, мы потеряли с ним связь. Выяснилось, что их уже осудили, но прокурор написал на пересмотр дела. Фанат получил четыре года, его брат четырнадцать лет, а друг брата пятнадцать[197]. Я передал Фанату привет и повесил трубку.
Подъёма на взросляк я не пугался, так как был уже сильно подкован в тюремных порядках, в воровских понятиях плавал как рыба в воде и каждому мог за себя пояснить. Но по опыту привыкший к подлянкам, всё время ожидал какой-то подставы, пока не заехал в эту хату. Тут я сразу влился в коллектив, и внутреннее напряжение как рукой сняло.
Жизнь на взросле текла совершенно по-другому, нежели на малолетке. В хатах было грязно: полы у нас редко мыл особик Толя, дальняк же был весь загажен, в отличии от малолетки, на которой он блестел. Шнифтовых не было, к тормозам подтягивались в случае какого-либо контакта с легавыми те, кто был на ногах[198], но чтобы шнифтовой подрывался на каждый звук — такого не было и в помине. Понятиям не учили, если бы я поинтересовался у того же Андрюхи за воровское, то он сразу въехал бы в дуба. Из всех тюремных подколов и приколов над зелёными, которых на малолетке было несметное количество, здесь оставалась лишь шутка про ларёк.
В отличии от малолетки, где насущное, а уж тем более продукты питания, были общими, здесь уделялась часть на дубок, часть отгоняли на котёл, а остальное держали на баулах. На малолетке за это загнобили бы и назвали «баульной рожей», но на взросле это было в порядке вещей. За хатным общим грузился обычно смотрящий за хатой. Питались единолично либо семейками. Так как у нас хата была небольшая, то мы питались все вместе и делились между собой, но в больших камерах такого не было. Да и нет на взросле той братской атмосферы арестантской солидарности, которая присутствовала на малолетке. АУЕ было только на словах.
