Юность в кандалах - [35]

Шрифт
Интервал

Новоприбывших мы обычно встречали, собирая дубок, где общались и чифирили. Так поступили и с Ниггером. Посадили его за дубок, интересуемся: «Кого убил, то?».

— Свою девушку! — ответил он.

Половина хаты в хохот. Успокоившись, интересуемся как всё произошло.

Ниггер рассказал, что пришёл на вписку, где была его девушка, и застал её в постели со знакомым. Ловелас сиганул в окно с первого этажа и убежал, а Ниггер увёл девушку в поле и убил, задушив. Забрал с покойной деньги и пошёл в компьютерный клуб на сутки[163], где его и задержали.

Первое время Ниггер обижался на своё погоняло.

— Ниггер, погнали чифирнём! — окликнешь его.

— Я не Ниггер! — недовольно ворчал он, но чифирить шёл.

Но спустя неделю ситуация изменилась.

— Эй, Ниггер! — позовёт его кто-нибудь.

— Чего? — радостно откликался он.

С Ниггером в хате быстро наладились хорошие, дружелюбные отношения, и он стал завсегдаем наших «тусовок».

Где-то спустя неделю, после того как Ниггер заехал в хату, Фаната вызвал на беседу Гмырин. Вернувшись, Рома позвал меня и Змея поговорить. Местом для переговоров братвы служил мой танк, так как благодаря сдвоенному шконарю, места было достаточно для того, чтобы усесться там втроём и даже вчетвером. Забравшись внутрь, Фанат сказал, что Гмырин с порога задал вопрос: «А вы вообще в курсе, что у вас в хате сидит насильник?». Фанат недоумевал, не понимая о ком идёт речь, и Гмырин назвал фамилию Ниггера.

Зная подлую сущность кума, и как мусора любят сталкивать арестантов лбами, Фанат после возвращения предусмотрительно подтянул нас, дабы не наводить раньше времени смуту. Быстро обдумав ситуацию, я позвал Ниггера в танк. Тот попытался отшутиться, но я сказал, что разговор будет серьёзный. Когда он залез внутрь, мы рассказали о том, что сказал кум, и потребовали ответ, предупредив, что если будет врать, то ему будет очень плохо. Ниггер побледнел и сказал, что действительно, статья за изнасилование есть, но он о ней не рассказал, так как сам жертву не насиловал, только убил. Он пояснил, что она перед смертью занималась сексом, поэтому экспертиза обнаружила следы спермы, и на него повесили ещё до кучи и изнасилование. Объяснение его было вполне логичным, тем более информация шла от кума, а Гмырин никогда не делал что-то благое арестантам.

На время мы вопрос замяли. Но дубок собрали и хате ситуацию объяснили, так как за махновщину на тюрьме был спрос.

Сахо Гардабанский

Однажды вечером до нас доходит цепь по отдушине. Автором цепи был Фриц, который в своей хате стал смотрящим. Суть цепи была такова: «Цепь до хаты 610 до Змея и Сухого от хаты 604 от Фрица! Сейчас к вам в хату от нас такой кадр заедет, ждите!». Цепи обычно пускали по сути, запрашивая какую-либо информацию или грев, и эта, нестандартная, с виду порожняковая[164] цепь заинтриговала. Но на малолетке мы были в авторитете, и отказать кто-то пускать такую цепь не решился бы.

Вскоре открываются тормоза, и в хату заходит высокий, чуть выше меня ростом, кавказец. Представился он как Сахо Гардабанский. Грузины, азербайджанцы и армяне любили брать погоняла по месту рождения. Поэтому тюрьма изобиловала «Тбилисскими», «Кутаисскими», «Ереванскими», «Бакинскими» и прочими погонялами, позволяющими определить происхождение носителя. Сахо был этническим азербайджанцем из грузинского города Гардабани.

К кавказцам в хате мы относились нормально, если они не начинали гнуть понты. Правда, они редко попадали к нам в камеру. Из этнических меньшинств до этого у нас сидел транзитом цыган из Воронежа, который вёл себя вполне адекватно, и с ним конфликтов не было. Но Сахо нам не понравился сразу, исключительно по человеческим качествам. Он весь был на понтах, зайдя в хату, сразу начал затирать[165], что на воле был мажором, тусовался по дорогим клубам, читал рэп и знал Тимати. Не знаю, на что он рассчитывал, но эти понты нас не только не поразили, а напротив, давали повод подтрунивать над ним. Я попросил Сахо зачитать что-нибудь из его «творчества». Он, не раскусил, что я стебусь, и начал напевать: «На красном Феррари, е-е! На красном Феррари!». Вся хата взорвалась от смеха и чуть не попадала со шконок. Всё — Сахо стал хатным клоуном. На тюрьме как себя поставишь сразу, так и будет.

Но ладно бы ещё его понты. Сам Сахо был с очень вредным скандальным характером из-за чего постоянно нарывался на конфликты.

Однажды мы сидели с парнями и душевно общались за дубком. Ниггер лежал на пальме[166] танка рядом, а Сахо за дубок не пошёл. Мы его звали, но он до этого обиделся на какую-то шутку и начал в ответ на приглашение дерзить. Успокаиваться он не собирался, и с каждой репликой распалялся всё больше. Ниггер слушал-слушал нашу перепалку, потом как взорвался: «Да из-за таких, как ты, наши парни в Чечне гибли!»

— Ниггер, он вообще-то азербайджанец, — поправил его я.

— Да пофигу мне! — отозвался Ниггер и повернувшись, лёг спать.

Это был первый их конфликт.

Сахо и сам любил подтрунивать над Ниггером. Постоянно дразнил его: «Негритянка, негритянка!». Ниггер раз предупредил его, чтобы следил за словами, второй раз предупредил — Сахо всё ни по чём. Он продолжает лежать на пальме и дразнить: «Негритянка, негритянка!».


Рекомендуем почитать
Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Нездешний вечер

Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.