Юность Татищева - [68]

Не провожала Василия в путь из Боредков его старая няня Акулина Евграфовна. В самый день Полтавского сражения она умерла, так и не дождавшись ненаглядного своего Васеньку с поля боя. Никифор и Прасковья отвезли ее тело и погребли, как она просила, на погосте Рождествено, под Москвой, рядом с Татищевыми, коим честно служила она много лет.

Василий ни за что не захотел расстаться с конем своим. Кубик был подкован, оседлан и готов к новой дороге. Марья Емельянова напекла в дорогу лепешек. Поутру выбрались вместе с верным Васильевым на Полоцкую дорогу и пошли на рысях, минуя Опочку, к древнему Полоцку.

Нигде подолгу не останавливаясь, на третий день были в Минске, а вечер того же дня застал путников в верховьях Немана.

Здесь свежи еще были следы шведского нашествия. Под большим белорусским селом Узда наткнулись на пепелища деревни, дотла сожженной шведами. Жители поплатились за то, что вышли встречать незваных гостей не хлебом и солью, а дубинами и рогатинами. Возле села Могильно зарисовал Татищев древние курганы, возраст которых определил в тысячу лет. Противоположный высокий берег Немана был сплошь покрыт розовыми от заката соснами. От Узды взялся проводить драгунского поручика до ночлега молодой кузнец Иван Ярмолович. Он помог найти брод. Кони долго пили кристально чистую воду Немана, стремительно бегущего в песчаном русле. Татищева поразила и очаровала тишина реки — ни всплеска волны, ни журчанья у берегов. «Немон, — записал Василий в тетрадь, — значит «нем он», от корня словенского «немота» происходит имя сей реки, длиною она в тысячу верст и уходит в Литву. Начало же ея стремления — у селенья Песочное, от коего обозревал в тридцати верстах».

Пройдя неширокий поток, Иван Ярмолович вывел путников на берег, объясняя им, что находятся они на острове, образованном Неманом в старом русле реки. В реке плескалось множество рыбы, там и сям видны были бобровые хатки, и выдры уходили в глубину. Темный, полуразрушенный замок возвышался посреди острова. Кузнец-белорус охотно рассказал, что недавно еще в замке этом жил польский князь, не покорившийся шведскому королю. И Карл XII послал сюда своих рейтар, дабы замок разрушить, а князя с молодой женою и с сыном взять в полон. Отважно защищали замок княжеские слуги, немало полегло тут королевских солдат, а когда вошли шведы наконец в самый замок, то никого там не нашли: запряг, сказывают люди, князь в телегу медведей и уехал с семьей своей по подземному ходу, что уводит далеко в поле, аж за Могильно. Василий очень жалел, что вечер не позволит ему осмотреть подробно замок, и записал кратко рассказ Ярмоловича.

По неширокому мостику кони перешли старое русло, ватененное вековыми дубами, и перед путешественниками открылся просторный луг. Одинокие дубы, будто могучие богатыри, разбрелись по его простору, а там, где в далях сумерки сгущались, нарушив тишину тугим крылом, скользнул широкой тенью в небе аист. Белые лилии складывали свои большие лепестки на поверхности озера. Кони шли шагом, Ярмолович вел Кубика за узду по ему лишь ведомой тропе, чтобы не оступиться в болото. Но вот топь кончилась, перед глазами возникло старое кладбище с покосившимися крестами и деревянная церковь на взгорке. Отсюда налево шла деревенская улица. «Деревня Прусиново, — объяснил кузнец. — Тут и ночуйте. Вон добрая хата в том конце, против корчмы, у Семена Королецкого». И широким шагом пошел прочь.

Татищев и Васильев тронули коней по деревенской улице искать хату Семена Королецкого. Подъехали к трактиру, спешились. Васильев вошел в калитку, через минуту лязгнула дверь и вышел синеглазый черноусый хозяин:

— Прошу, панове-господа, до хаты. Только, простите мою мужицкую глупость, кто вы и куда путь держите?

— Государево дело, Семен. Едем мы в город Пинск, да видишь, ночь скоро. Постоим у тебя до утра и в путь. — Василию было интересно разговаривать с хозяином, который немедленно повел гостей в хату, в самую чистую горницу, где земляной пол укрыт был чистыми рогожками, а потолок и стены побелены.

— Не больно богаты наши хоромы, а все лучше, чем в тесной корчме, — ни блох, ни клопов у нас нет. — Семен позвал жену свою, которая смело вошла в горницу, статная и высокая, с грудным дитятею на руках.

— Прошу повечерять разом с нами, господин офицер, — сказала и пригласила в соседнюю горницу, где была печь с трубою; рядом с припеком, на каминке, горел смоляной корчик, озаряя неверным светом стол, добела выскребленный ножом, и две простые лавки вдоль стола. Хозяйка вынула из печи дымящийся чугунок с грибной мачанкой, стопу пышных блинов, поставила кринку кислого молока. И Татищев, усадив рядом Александра, долго говорил с Семеном Королецким о старине, о белорусских обычаях и преданьях, покуда не стал угасать на каминке корчик и не пропел полночь петух.

В горнице Татищеву постелили на лавке, а Александр забрался на печь. Еще попросил Василий хозяина запалить «деда»[25] и, вынув тетрадь, записал свои впечатления за этот день. «Дед» нещадно коптил, Василий задул пламя и лег на лавку, скоро забывшись молодым сном.

Поутру дружески простились с Семеном, вывели на улицу отдохнувших коней. Корчмарь Мота, кланяясь офицеру, старался загнать обратно в дом целый выводок черноволосой и чумазой ребятни своей. На высокой липе, что стояла на самой улице, лежало старое тележное колесо, и аисты свили на нем гнездо. За белорусской деревней Прусиново бежала криница, а дальше, за лугом — была еще деревня с польским населением. Татищев легко объяснялся по-польски, охранная грамота Радзивилла служила и пропуском, и защитой от недоверия квартировавших в деревнях польских рейтар. За сельским костелом свернули на проселок и, миновав можжевеловую опушку, въехали в лес, до того мрачный и густой, что Татищев перестал оживленно переговариваться с Васильевым и рукою поминутно ощупывал рукояти сабли и пистолетов. Несмотря на то, посреди леса они спешились и полакомились спелою земляникою, коей россыпи в изобилии украшали обочины дороги. Так и подъехали к деревне Николаевщина, откуда в двенадцати верстах стояло на неманском берегу местечко Столбцы.