Юность Татищева - [65]

— Под Гадячем-городом так же заночевали в поле. Мороз — страсть какой, снег. Поутру еле глаза разлепил, вмерз в снег-то, встать не могу. Гляжу, рядом подымается из сугроба большой такой, страшенный человек, отряхнул с себя снег и ну пинать, будить, значит, всех, а сам смеется. Пригляделся: батюшки, сам царь это…

— Седьмого мая крепко шведа объегорили: баталию затеяли, погнали его до Опошни, сам король ихний вышел, ан Меншиков-то и отступил. А тем временем бригадир Головин в Полтаву девятьсот человек наших привел, свинец и порох доставил полковнику Келину.

— Сказывают, Головин-то женатый на сестре Меншикова…

— А как задал он шведу перцу, — вылазку сделал из Полтавы и гнал до самой до реки. Да только лошадь под ним убили.

— А наш-то подполковник Юрлов, что в плену сидел в Старом Санжарове, слыхали, что учинил? Послал к царю Петру свово, то есть пленного солдата, потихоньку. Тот, мол, так и так: шведов при пленных мало. Петр солдатика-то назад послал, скажи, говорит, подполковнику, что я на выручку ему генерала Гейншина с драгунами посылаю. Юрлов тогда всех наших и взбунтовал: разбили они колодки свои и теми колодками стражников перебили, а тут Гейншин и город взял. Сказывают, Петр за это Юрлова, стало быть, в полковники тут же…

16 июня с воинского совета пришел полковой командир[24] и объявил своим офицерам, что Полтаву надобно освобождать, ибо Келин бросает в наш лагерь пустые ядра с письмами: нет у осажденных более пороху и свинца. Писал, что раскрыли они уже двадцать минных подкопов под стены города со стороны шведов, что защитники Полтавы смелыми вылазками своими зажгли шведские укрепления. Пробовали делать апроши, постепенно приближаясь к Полтаве, но шведы построили поперечную линию; мешали также болота. Теперь Петр решил, что без генерального сражения не обойтись. Надо было форсировать реку и дать это сражение.

19 июня полк начал отход с позиций напротив Полтавы. Татищев вел свою роту вверх по реке несколько верст до того места, где был наведен мост для переправы. Двадцатого переправились, остановились за четверть версты от шведского лагеря, ночью сделали ретраншемент. Полтава была в пяти верстах на юг. Татищев в составе русской кавалерии оказался на правом фланге; перед их бригадой, он знал, стоял генерал Левенгаупт, знакомый ему по боям в Курляндии. 22 июня объявили: по договоренности между фельдмаршалами Борисом Петровичем Шереметевым и Реншильдом генеральное сраженье начинать 29-го.

Всю ночь лязгали лопаты: было сделано по повелению царя перед кавалерией 10 редутов, в них поставлены пушки и батальоны, порученные бригадиру Айгустову.

Прошел слух, что король Карл, делавший рекогносцировку, ранен пулею в ногу, а потому командовать шведской армией повелено Реншильду.

26-го на левый фланг бригады, в которой стоял со своей ротой Татищев, пришел полк новобранцев. Василий поехал туда, надеясь увидеть брата Ивана. Полк был одет в серые мундиры и закреплял позицию. Один поручик сказал Татищеву, что Иван идет в составе другого полка, который прибудет к 29-му. Василий возвратился в свою роту. А через час на левом фланге послышались крики, ругань, грянуло несколько выстрелов. Татищев вскочил в седло, помчался на выстрелы с саблею в руке. «Шведы, шведы», — кричали бывшие тут его солдаты. В самом деле, шведские синие мундиры мелькали в роще. Татищев скомандовал своей роте приготовиться к атаке, но тут перед ним вырос знакомый уже поручик, приведший новобранцев. «Стой, стой! — кричал он. — Не стрелять!» На поручике был тоже синий мундир, но, как разобрал теперь Василий, — мундир Новгородского полка, одного из самых боевых. Все разъяснилось: рота Татищева едва не атаковала своих. Утром перебежал к шведам унтер-офицер Семеновского полка, из немчичей, хорошо знавший нашу линию обороны. Немедленно доложили о том государю. И Петр повелел тотчас выстроить напротив друг друга слабый полк новобранцев в серых мундирах и Новгородский полк, так, чтобы всякий стал против похожего на него по стати. Затем все обменялись мундирами. Одетые в мундиры новобранцы оказались теперь обстрелянные во многих сраженьях солдаты Новгородского полка.

Василий решил утром 27 июня опять наведаться к соседям, узнать, не подошел ли с полком его брат Иван. Но все решилось иначе. Ввечеру объехал он свою роту, проверил снаряжение. У каждого драгуна был драгунский пистоль с тридцатью патронами к нему, шпага и палаш, было несколько пикинерных копий и длинноствольных ружей со ста патронами к каждому; к седлам приторочены драгунские мортирки. Стемнело поздно. После полуночи Василий задремал, но заржал Кубик, и он проснулся. Было еще темно, в разрывы облаков проглядывали звезды. Полная луна освещала высь. Василий вынул часы, отцов подарок, пригляделся: было без пяти минут два часа ночи. Прилег снова, но безотчетная тревога заставила открыть глаза. Вдруг небо озарилось, и близкий пушечный грохот потряс землю. «Драгуны, в седло!» — это был крик полкового командира. Множество вспышек и гром тысяч выстрелов — это Татищев увидел и услышал, уже сидя в седле. Казалось, вся шведская армия двинулась против них. Шведы пробивались сквозь редуты, чтобы атаковать нашу конницу, и пушки русские били непрестанно. Услышав команду, Татищев повторил ее и бросился с палашом в руке к редутам, увлекая за собою свою роту. Через мгновенье они сшиблись с чужими всадниками. При вспышках выстрелов отбиваясь от ударов сабель, Василий налетел на насыпь. Отсюда в полумраке раннего рассвета было видно, как эскадроны шведской конницы, оторванные от пехоты нашими пушками, поспешно уходят в лес. Рота его сбила с коней целый эскадрон, и подскакавший Иван Емельянов передал Татищеву два штандарта и знамя. Сбитые с коней уцелевшие шведы поспешно отходили. На редутах кипела схватка. Пушки били, почти не переставая.