Юность Татищева - [61]

— Славно, Абрам Петров, — отрывисто говорит царь и поворачивает Ибрагима за плечи к королеве. — А вот и крестная мать твоя. Служи во всю жизнь свою верно России, черный мой секретарь!

К священнику шагнул юноша-кабардинец. Обряд повторяется.

— Имя?

— Князь Девлет-Кизден-Мурза.

Царь смеется, глядя на поникшего священника. Не сдерживают улыбок и остальные. Лишь королева серьезно оглядывает князя, поднеся к глазам стеклышко в серебряной оправе.

— Пиши его Александром, ибо нет у магометан лучше и храбрее воинов, нежели кабардинцы. Александром Петровичем. А фамилию дадим ему Черкасский, только дабы различить с князьями Черкасскими и памятуя, что крестная мать у него — польская королева, назовем еще Бековичем. Князь Александр Петрович Бекович-Черкасский[21] служи верно России!

— Крещается раб божий Александр…

Царь подал руку королеве, вышел из церкви, которую окружил народ. У кареты еще раз оглянулся, махнул рукой: «Господин поручик Татищев!» Василий — треуголку на голову, бегом. Петр вынул из-за обшлага мундира письмо: «Автоному Иванову передашь». Карета застучала колесами по булыжнику, драгуны двинулись следом, и скоро один Василий Татищев стоял возле ограды церковной. Верный Кубик подошел, тронул мягкими губами за плечо, тихонько заржал. А поручик все глядел вслед исчезнувшей за углом карете.

Перед отъездом из Вильны в тетрадку заветную вписал он еще одно слово: «Кабарда — область горских черкес по Тереку вверх и впадающих во оную рекам в горах Кавказских. Прежде тут обитали разных званей сарматы, смешанные со словяны, особливо угры, овари, комани и протчия. Птоломей и другие древние множество разных имян народных кладут, междо оными много греческих и словенских, а более сарматских. Оные когда и чрез кого закон христианский приняли, неизвестно, но пред двумя сты леты в магометанство превращены, однако ж оставшиеся каменные церкви и книги греческие хранят, яко святое, и никого не допущают. Они хотя огненное нехудо ружье имеют, но князи, кроме сабли и лука, употреблять за стыд почитают. В земли сей находится неколико немалых каменных городов в развалинах, особливо на реке Малке великое здание и еще несколько церквей христианских и идолопоклоннических видимо. Турки, а особливо крымские ханы, хотя многократно покушались их под власть привести, не токмо ничего не успели, но и с великим уроном возвращались. Однако и они в 1557 году под протекцию русскую поддались добровольно. И мало письму умеющих междо ими. Язык их хотя татарской, однако великую разницу имеет, и для тежелаго их изглашения едва кто может их языка прямо говорить научиться».

Всю зиму Татищев Василий провел в Москве в помощниках у бомбардирского капитана Корчмина, присланного царем для укрепления московского Кремля. Возводили новые бастионы, сближая стены Кремля со стенами Китай-города, расширяли бойницы кремлевских башен, поднимали к бойницам новые пушки. Приезжал из Киева, из полка брат Иван, передавал порученья Автонома Иванова для Поместного приказа. В последний раз виделись уж перед самой весной, когда проезжал Иван Москву по дороге в Полоцк, где должен был обучать пополнение. Дом Ивановых опустел: Лиза уехала к отцу в Киев, в письмах к Татищеву звучит и ее привет.

Весной — новое порученье. Вспомнила о своем юном стольнике царева невестка, царица Прасковья Федоровна. Звал ее настойчиво царь Петр посмотреть на новые города российские. Пришлось покинуть на время насиженные измайловские терема, собраться в путь. Хоть и уверял государь в письмах, что дорога безопасна, не хотел отвлекать солдат от ратных дел (каждый на счету!), царица рассудила иначе. Охранную команду из двадцати драгун поручили Василию Татищеву. Одно в этой царской затее радовало: поглядеть доведется на Санкт-Петербург. Без особой охоты простился Татищев с Корчминым, с московской библиотекой, где просиживал вечерами, 24 марта 1708 года отправились. Впереди — десять драгун, за ними — царский поезд из четырех карет и повозки со снедью, за поездом — Василий Татищев тоже с десятком драгун. В каретах ехали сама Прасковья Федоровна, дочери ее царевны Анна и Прасковья и сестры царя Петра Алексеевича царевны Наталия, Мария и Феодосия. Царевна Екатерина Ивановна, старшая из дочерей царицы, занемогла, осталась в Измайлове.

Если в детстве Василий не замечал окружения царской невестки, то теперь он негодовал, видя всех этих набожных уродов, юродов, ханжей и шалунов. Особенно отвратителен был ему сумасбродный подьячий Тимофей Архипович, которого при дворе Прасковьи Федоровны за святого и пророка почитали. Как ни была рада царица увидать сынка Никиты Алексеевича возмужавшим и разумным, однако нахмурилась, когда Василий наотрез отказался целовать руку Тимофея Архиповича, сказавши громко, что-де он, Татищев, не суеверен и более науку ценить привык, нежели бред юродивого. Зато царевны, пятнадцатилетняя Анна[22] и четырнадцатилетняя Прасковья, захлопали в ладоши и закричали, что они теперь Васю от себя не отпустят.

28 марта поутру достигли они благополучно берегов Ладоги. Озеро, подобно безбрежной равнине, искрилось иссиня-белым снегом. Река Нева, выходившая из Ладоги, показалась Василию необычайно широка. Хоть и была она еще подо льдом, но отличалась от озерной глади тем, что лед большими зеленоватыми проталинами выступил из-под снега, и посередине реки шла санная колея, по ней тянулись обозы из Архангельска в Петербург. Над озером высились черные стены Шлиссельбурга; в деревянной церковке, в посаде, ударили к заутрене. Шлиссельбургский комендант встретил Василия в воротах, пригласил царскую семью в свой дом, но те в шубейках цветных и в пуховых шалях вовсе не замерзли, и порешили ждать царя тут же, на берегу, затеяв игру в снежки. Знали, что Петр выехал им навстречу. Василий послал одного из своих солдат по Неве проведать о приближении царя.