У подножия холма, на пустыре, где сваливали мусор, птицы возвещали приход новой весны. Хохлатые жаворонки пели-заливались, бегали на тоненьких ножках; щебетали коноплянки, чижики, щеглы. Казалось, сердечки у них так и трепыхаются от счастья… Задрав головки, смотрели в высокое небо без конца и без края, до которого никогда не долететь, рукой не достать, даже с самых далеких горных вершин…
«Опять весна! Весна идет, радость несет, с цветами и ручьями, с ветерком, который расчесывает травы и невидимыми ногами ходит по деревьям. — Так пели восторженно птицы. — Весна, весна идет, радость несет!»
Ергуш глубоко перевел дух и пошел в гору. По каменистой тропке, все выше, выше… Шел он к Студеной яме, туда, где чуть в стороне от нее была пастушья хижина. Шагал он медленно и с каждым шагом все крепче стискивал зубы, сильнее сжимал ноющую руку. По мере того как он удалялся от города, с лица его постепенно исчезали все черты беззаботного детства — оно умирало разом и безвозвратно. И уже не ребенок подошел к хижине, а ожесточившийся человек с выражением холодной твердости на лице.
Бача убирал хижину, пастухи чинили плетень. Готовили загон для овец — завтра их пригонят.
Ергуш молча встал на пороге, по-прежнему стискивая зубы и зажимая руку рукой.
— Что с тобой, сынок? — спросил бача.
Ергуш рассказал обо всем.
— Э-эх, зачем было ходить к господам! — с досадой проговорил бача и взял Ергуша за больную руку. Что-то хрустнуло, дикая боль ожгла плечо.
Ергуш вытерпел, ни словечка не вымолвил, только крепче зубы сцепил.
— Нет, брат, к господам не суйся, ты к такой службе непригоден, — продолжал бача. — Оставайся здесь, будешь при овцах помогать…
Он вправил Ергушу вывихнутое плечо. Ергуш сел на лавку, свесил голову и повалился, заснул.
Бача прикрыл его теплой овчиной.