Юность Пушкина - [34]
Обстановка на публичном экзамене была парадная. Среди сверкающих орденами и лентами парадных мундиров терялись скромные фраки. Впереди был красный стол с золотыми кистями, и за столом, рядом с графом Разумовским, сидел Державин. Он скучал во время вопросов по грамматике латинского и французского языков. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвисли. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен по российской словесности. Тут он оживился. Черные глаза из-под седых бровей заблистали. Читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал все с живостью.
Но вот был вызван Александр Пушкин. Глаза Державина зажглись любопытством. Он пристально посмотрел на молодого поэта.
Пушкин давно уже готовился к этому чтению. Сперва он думал написать «Картину Царского Села». Он хотел описать дворец и сад, утреннее, дневное и вечернее гулянья, но не было объединяющего предмета. Александр не мог писать по программе, и этот описательный план был оставлен. Нашелся образ, вокруг которого собралась вся картина Царского Села. Это устроительница и первая хозяйка Царского Села, императрица Екатерина. Исчезли все «гулянья». Нашлась подходящая обстановка для «Воспоминаний» — лунный вечер:
Перед Александром и перед всеми — он это чувствовал — возникали чудесные картины Царскосельского парка. Волны звуков уносили его все дальше и дальше. Отроческий голос его звенел громче и одушевленно, завораживая его самого и всех слушателей. Он стоял в двух шагах от Державина, глаза которого сияли восторгом.
Царскосельский парк волшебством слова превращался в образ России:
Он стоял в двух шагах от Державина, глаза которого сияли восторгом.
Но вот «вскоре новый век узрел и брани новые, и ужасы военны»:
Что-то личное, скорбное и гневное, зазвенело в голосе Александра, когда он заговорил о Москве:
Это было уже не стихотворение, а поэма о величии России. В стихах Александра затронуто было все живое для русского сердца. Отразились события последних лет. Слушая знакомые стихи, у лицеистов, как они рассказывали потом, пробегал мороз по коже.
Черные глаза Державина впились в молодого поэта. Голова тихо качалась в такт стиха. Когда Александр замолк, Державин вскочил с юношеской резвостью, сдвинув стол и толкнув графа Разумовского. Бросился к Александру, поцеловал его курчавую голову со смехом и слезами.
— Музыка-то! Музыка-то! A-а? Каково? Спасибо, спасибо, голубчик! — воскликнул Державин.
Шаловливым мальчишеским движеньем мазнул ладонью по курчавой голове и острым, смеющимся взглядом скользнул по парадным мундирам:
— Слышали, господа? Поэт! Теперь и умереть можно! Вот вам второй Державин!
Александр вдруг всхлипнул, вырвался и, закрывши лицо, кинулся вон. Его долго не могли найти.
Вечером у графа Разумовского был устроен ужин для избранных гостей. На ужине был и сиявший от гордости и счастья Сергей Львович.
— Я бы хотел, — обратился к нему граф Разумовский с любезной улыбкой, — образовать вашего сына также и в прозе.
— Нет. Оставьте его поэтом, — откликнулся Державин с другого конца стола.
После ужина Державин подозвал к себе Сергея Львовича и попросил его сказать Александру, чтобы тот переписал для него свое стихотворение.
— Я поздравляю вас, — сказал он, — с таким сыном. Не слушайте ничего! Пусть он будет поэтом.
Сергей Львович с чувством пожал руку Державину и невольно прослезился.
Имя молодого поэта из Лицея пронеслось среди первых писателей. Жуковский с восхищением читал в Москве стихотворение Александра, полученное из Царского Села Василием Львовичем в рукописи. Оно очень скоро было напечатано в московском журнале «Российский музеум» с благодарностью от издателя: «За доставление сего подарка благодарим искренне родственников молодого поэта, которого талант так много обещает». Стихотворение было напечатано впервые за полной подписью автора: «Александр Пушкин». И никто не удивлялся, когда в том же «Российском музеуме» появилось послание Дельвига «Пушкину». Оно оканчивалось такими словами:
