Юность Пушкина - [32]

— Пусть и они постоят на коленях вместе с Пушкиным, — распорядился граф. — А этот дядька, — продолжал граф, — что ром доставал, где он?

— Тотчас, ваше сиятельство, — отвечал Фролов. Подойдя к двери, он крикнул: — Фому к его сиятельству!

По всему зданию раздались услужливые крики:

— Фому к его сиятельству! Фому к его сиятельству!

Вниз по лестнице бежал растерянный и оробелый Фома. Его догнали Александр и Жанно:

— Не бойся, Фома! Уволят — место найдем. Мы тебя не забудем, Фома!..

Фома, споткнувшись, вступил в директорский кабинет и застыл на месте. Граф приставил монокль и посмотрел на него:

— Ты солдат?

— Так точно, вашшесство!

Наступило молчание. Лицо Фомы вдруг расползлось в глупейшую улыбку. Граф был крайне удивлен:

— А? Что? Ступай, братец!

Фома, повернувшись по-военному — марш-марш, — вышел из кабинета. Граф строго приказал Фролову:

— Уволить немедленно!

…В верхнем этаже, где находился дортуар, инспектор Фролов выстроил лицеистов в три шеренги, чтобы вести вниз, в рекреационный зал, на вечернюю молитву. Вдруг он заметил Дельвига в очках:

— Эттто что? Выйти вперед!

Дельвиг, маршируя по-военному, вышел вперед и стал навытяжку, подражая солдатам. Послышались сдержанные смешки.

Фролов, затопав ногами и указывая на очки, крикнул:

— Снять!

Дельвиг с полным хладнокровием рапортовал по-военному:

— Дозвольте доложить, господин полковник. На ношение очков мне даровано высочайшее разрешение за кампанию тысяча восемьсот седьмого года. Я тогда находился в обозе отца.

Склонив голову набок, он смотрел на Фролова, который не знал, что сказать. С одной стороны, мальчишка явно лжет, а с другой — кто его знает? Мало ли что? Пока что он ограничился резким замечанием:

— Как вы держите голову! На место!

Дельвиг вернулся на место тем же порядком, шагая по-военному. Лицеисты посмеивались над Дельвигом:

— А ну-ка расскажи про кампанию тысяча восемьсот седьмого года!

Лицеисты спускались вниз, шагая по-солдатски, вытягивая носки. Они в шутку подражали солдатам, а Фролов был вполне доволен: все идет в порядке.

Впереди Комовский читал молитву. Малиновский, Жанно и Александр остались на ногах. Фролов дал распоряжение Мейеру: пусть Пущин, Пушкин и Малиновский станут на колени.

Когда те исполнили приказ, прочие лицеисты с шумом бросились на колени вслед за товарищами. Фролов сделал знак подскочившему Мейеру: Мейер бросился между лицеистами и стал поднимать то того, то другого, но те снова бухались на колени, чуть только он отходил. Мейер поднимал Яковлева:

— Вставайт, вставайт! Нельзя.

— Почему? Я молюсь за господина инспектора. За него иначе нельзя — бог не послушает.

Александр, вместо того чтобы стоять на коленях, сел на корточки и смеялся. Фролов после молитвы подозвал его к себе:

— Вы нарушаете благочиние, господин Пушкин. На три дня в карцер!

Александр сидел «в уединенном заключении», как официально именовался карцер, на втором этаже около канцелярии. Окна были в церковную ограду. В комнате ничего не было, кроме табуретки. Он писал на подоконнике и напевал:

И Муза верная со мной,

Хвала тебе, богиня!

Тобою красен домик мой

И дикая пустыня.

Он смотрел в окно, где в осенних сумерках неподвижно стояли березы с увядшей листвой в церковной ограде. Вдруг Александр оживился, распахнул окно. К окну подошла Наташа в деревенском платочке с каким-то кузовком в руке. Она показала на кузовок и сказала:

— Вот вам, чтобы не скучали.

— Вы ангел, Наташа.

Александр уже готов был выпрыгнуть из окна, но Наташа его остановила:

— Погодите. Я и веревочку припасла!

Она ловко закинула конец веревки в окно, и Александр поднял кузовок кверху.

Наташа сказала:

— Не скучайте! — и ушла.

Александр развернул кузовок. Там было варенье, деревенские булочки, вишни, два яблока. Кроме того, записка: «Вот вам, милый друг, деревенский гостинец, чтобы вы не скучали».

Александр прежде всего закусил яблоко, потом попробовал пальцем варенье и промычал с набитым ртом:

И Муза верная со мной,

Хвала тебе, богиня!

IX. Торжество поэта

Александр почти три года не видался с родными и очень обрадовался, узнав, что Надежда Осиповна с детьми поселилась в Петербурге. Только Сергея Львовича еще не было — он служил в комиссариате резервной армии в Варшаве.

В Царском Селе был открыт Благородный пансион при Лицее, и туда решено было отдать девятилетнего Льва. Благородный пансион был как бы младшим братом Лицея. Воспитанники принимались туда моложе, чем в Лицей. Надежда Осиповна с Олей стали часто навещать Царское Село. Александр водил их по разным уголкам парка и показал колонну, воздвигнутую «Победам Ганнибала», то есть Ивана Абрамовича, родного дяди Надежды Осиповны. Она была очень довольна.

По рассказам Оли Александр представлял себе домашнюю обстановку в Петербурге: вот престарелая моська, которую укутывает Оля; вот диванная, где сестра читает любимые книги; вот она играет Моцарта или Пиччини.

Александр представил сестре и матери своих товарищей. Надежда Осиповна с удивлением поглядела на долговязого Кюхлю, который при первом знакомстве изогнулся с грацией испанского гранда. Но Оле он очень понравился.

— Какой смешной, а какой славный, — сказала она.