Юность - [38]

- Поджать, думаешь? Пожалуй, правильно.

- Товарищи, обедать! - кричит Чернякова.

Она машет нам рукой с крыльца.

Гранович провожает ее пристальным взглядом, беззлобно роняет:

- Правда, что дуракам счастье.

- Ты о ком?

- О тебе.

- Ничего себе! При чем я?

- Любит она тебя.

- Что?

- Ничего. Любит. И мучается, вроде меня.

- Ты сегодня лишен чувства юмора.

- А ты полгода лишен элементарной наблюдательности.

- Ерунда. Идем.

И тем не менее эта "ерунда" не выходит из головы.

За столом я невольно смотрю на Машеньку раз, другой и, встречая ее взгляд, немножко смущаюсь.

Поглядывая в сторону наших ремонтников, Пресс говорит:

- Сам не хочешь, так пусть Лена поест.

- Я ей не даю? - не оборачивается Леша.

- Потом, Михаил Аркадьевич. Боюсь, не успеем дотемна.

- Не каркай, - злится Леша.

Обедаем в этот раз с аппетитом - Сталинград поднял настроение! Нервничает только Пресс. Он то и дело откладывает ложку, часто смотрит на часы. Давно бы пора вернуться Гулевому. Но чем больше Пресс нервничает, тем сдержаннее становится внешне. Я смотрю на него и впервые замечаю, как постарел он за эти месяцы.

Короткий ерш стал совсем белым, под глазами легли синие полукружия.

Редактор перехватывает мой взгляд, хмурится.

- Что уставился? Следить за настроением начальства не входит в обязанности сотрудников! Гранович, есть, говорю, надо!

- Следить за настроением подчиненных не входит в обязанности начальства!

- Вот и врешь! Еще как входит!

В типографии уже темновато. Склонившись, Абрамов перевязывает гранки, сердится:

- Не видать ни шиша! Подгоните вы там этого Лешку.

- Непременно, Иван Кузьмич.

Однако я сразу же отказываюсь от своего обещания, едва переступаю порог редакции. Лена и Зайцев работают без передышки, и подгонять их сейчас стыдно.

У Леши на спине рубашка потемнела от пота. Лицо у Лены побледнело, глаза ввалились.

- Темно у них? - спрашивает Пресс.

- Да нет, не очень.

Пресс насмешливо хмыкает.

- Не очень? Ну, ну... Зайцев! На час перерыв!

- Все, Михаил Аркадьевич! - вскакивает Лена. - Кончили.

Только сейчас худенькая большеглазая девушка позволяет себе отдохнуть. Она садится на табуретку, устало положив почерневшие от смазки руки на колени.

Тяжело разгибая затекшую спину, встает и Зайцев, Он вытирает со лба пот, широко улыбается.

- Приказ выполнен!

Пресс хмурится, даже сейчас он верен своей натуре.

- Объявляю обоим благодарность!

Через полчаса за стеной несется веселое постукивание движка.

В сумерки возвращается Гулевой.

- Принимайте гостей, - еще с порога объявляет он.

- Пропащая душа, - начинает было Пресс. - Ба, Кузнецов! Какими судьбами? Кажется, полмесяца пропадали?

Вошедший-вслед за Гулевым лейтенант Кузнецов неторопливо козыряет.

- Двенадцать дней, товарищ редактор!

- Можно бы и пораньше!

- Никак не мог. Прикажете доложить?

- В номер что есть?

- Есть. Четыре корреспонденции, письма, информация и, как приказывали, подборка.

- Подборку готовьте завтра, оперативный сдать сейчас. Фу, опять от вас дегтем пахнет! Пора перелезать в валенки.

Кузнецов смотрит на свои сапоги, пожимает плечами, - Способствует сохранению кожи.

Мы смеемся.

- Ладно, ладно, - машет рукой Пресс. - Договоритесь с Метниковым о размере, оперативный - в номер.

Гулевой, докладывай. От Левашова что есть?

Гулевой достает из планшета пачку писем и отдельно - объемистый пакет, перевязанный ниткой.

- Вот почта, а это от Левашова.

- Значит, есть. Так, так... Толково. Метников, прочитайте и сдавайте в набор. Остальное - в запас. Все.

Почему так долго?

- Туда чуть пробились. По дороге бомбят. Начальник политотдела приказал дождаться вечера.

- Что в политотделе?

- Просили вас завтра приехать. Устно приказано передать: во время вчерашней бомбежки из эваколагеря бежала большая группа пленных. Большинство переловлено, отдельные группы еще бродят. На ночь выставить патрули.

- Понятно. Сейчас назначьте кого-нибудь из шоферов. Зайцева не трогать.

Покончив с текущими делами, Пресс усаживается читать военкоровские письма. Занимается он этим ежедневно, читает внимательно, не торопясь, и не было еще случая, чтобы он перепоручил эту работу кому-либо другому. Сколько бы писем ни было, они все будут прочитаны, и на каждом коротко указано: подготовить в номер, дать в подборку, написать автору...

Редактор терпеть не может, когда в такие минуты его прерывают, но сегодня, против обыкновения, нарушает свою привычку сам.

- Наш Пушкин в госпитале, - дочитав очередное письмо, сообщает он.

- Что с ним?

- То-то он давно не пишет!

- Вот слушайте, всех касается: "Здравствуй, дорогая наша газета! Пишет вам военкор Пушкин Александр Сергеевич. Вы, наверно, заругали меня, что я не шлю заметок. Сообщаю, что вторую неделю лежу в госпитале.

Малость задело мне ногу, пришлось подлечиться. Нахожусь недалеко. Скоро вернусь в часть, я тут уже хожу и даже сработал госпиталю стол, худо у них с этой утварью. Кормят - обижаться нечего, и уход хороший. Газету получаем, читаем вслух. Ребята, которые на излечении, просят, чтоб вы там что-нибудь посмешнее напечатали, охота когда и посмеяться. А еще сообщаю, что заместо себя оставил военкором Петра Гусева, да вот только душа изболелась: тугой он больно на слово..."