Юность - [35]

И снова сплошная темень, продуваемая холодным ветром.

Сна как не было. Окна выбиты, отчетливо слышно, как в небе зловеще гудят самолеты. Вот, нарастая, вниз несется визг падающей бомбы - кажется, прямо на нас!

Деревянный домик трясется, как в ознобе. Мимо!

В недолгой тишине отчетливо слышно напряженное дыхание торопливо одевающихся людей, испуганный шепот хозяйки:

- О, господи, господи!..

Под валенками хрустит стекло. Подхожу к окну, с кем-то сталкиваюсь.

- Женя, ты?

- Я.

Маскировка на окне сорвана, стекло вынесено напрочь. Выглядываю на улицу и тут же отшатываюсь:

бухает совсем рядом.

- Отойди, - говорит Гранович, - ну его к черту!

- Идите сюда, - зовет из кухни хозяйка. - Тут окно целое.

Толкаясь, на ощупь выходим из комнаты, плотно прикрываем дверь. После темноты желтый венчик вокруг спички кажется ослепительным. Хозяйка снимает с гвоздя лампешку, небольшая комната приобретает обычный, будничный вид. На окне висит тяжелое рядно, стекла здесь уцелели.

- Половина третьего, - смотрит на часы Пресс. Он уже курит, выглядит совершенно спокойным. - Не боитесь, мамаша. Обойдется!

Женщина сокрушенно вздыхает.

Гулевой подмигивает, показывая на Метникова, серьезно спрашивает:

- Скажите, пожалуйста, товарищ секретарь, что у вас за форма?

Пресс, Гранович и я смеемся. Метников второпях застегнул только верхний крючок гимнастерки, но не забыл надеть портупею, под ней видна нижняя рубашка.

- Ладно, - пытается вывернуться Метников. - Сам с испуга мои штаны натягивал!

Шутка разряжает напряжение. Усаживаемся вокруг чисто выскобленного столика, курим, прислушиваемся к разрывам. Они как будто удаляются.

- Вроде утихает.

И почти тут же новый взрыв качает наше ненадежное убежище. Лампа гаснет, с потолка сыплется известка, сор.

- Вот так утихло!

Снова загорается лампешка. Хозяйка, не обращая на нас внимания, часто крестится.

Гулевой отряхивает с головы белую пыль, встает.

- Пойду посмотрю машины.

- Пойдем, надо девчат проведать, - поднимается и Пресс.

Хочет было подняться и Гранович, но остается сидеть.

Трубка его яросто всхрапывает.

- Ну, что, поэт? - спрашивает Метников. - Как твоя муза смотрит на бомбежки?

- Отрицательно смотрит. А тебе нравится?

- Очень!

Взрывы не прекращаются. Настороженно прислушиваясь, пытаемся острить, но каждый раз, когда ухает гдето близко, разговор обрывается. Хозяйка забралась на печь, притихла.

- Что же ты не бежишь оберегать свою любовь? - полушутя-полусерьезно спрашивает Метшшов.

- Отстань, Анатолий, - просит Гранович.

- Нет, а все-таки? Прижался тут, а она там одна.

Бомбы, все летит к чертям, а ты, как суслик!

- Их там больше, чем нас.

- Вот-вот. Любишь ты, а оберегай - они!

- Слушай, Толя, - очень спокойно говорит Гранович. - Иди ты к..! Понятно?

- Теперь понятно.

Гранович грустно вздыхает.

- Не нужна ей моя защита.

Метников достает блокнот и опять сует его в карман.

Взрывы раздаются ближе.

- Вот как меняется психология, - говорит Гранович. - Рассказали мне недавно такой случай. Из села немцев выбили ночью. Удирали без оглядки, многие отстали. Это еще прошлой зимой было... Ну, выбили. А дня через четыре старик из этого села пошел в лес. Зашел далеко и видит: немец. Обмороженный, синий, чуть на ногах держится. "Спаси, - говорит, - дедка, выйти не могу. Веди меня в плен". А сам даже зубами лязгать но может...

- Так в плен брать нетрудно.

- Не взял его старик в плен. - Гранович раскуривает трубку, минуту молчит. - Не взял. Повернулся и ушел.

- Это жестоко.

- Я тоже думал: жестоко, не гуманно. А у этого старика повесили внучку. Пятнадцать лет ей было... Разве после этого - жестоко?

Над потолком снова нарастает вой самолета, грозно ухает взрыв. Домик трясется, кажется, что он сейчас развалится.

- В подвал надо... в подвал, - прерывающимся голосом говорит хозяйка. Она слезла с печки, торопливо одевается. - Тут через дорогу, каменный...

- Живы?

Пресс стоит на пороге. Он весь в снегу.

- Как паши? - вскакивает Гранович.

- Где Гулевой?

Пресс тяжело переводит дух.

- Пока все в порядке... Нужно перебираться... Пошли!

- Хозяйка советует в подвале укрыться.

- Уходить надо, хозяюшка, - оборачивается Пресс.- Бьют по этому району.

- Где Гулевой?

- Машины уводит. Пошли! Пошли!

Выводим на улицу. Слышно, как снова заходят самолеты.

- Где подвал? - на ходу спрашивает Пресс.

- На пустыре, - машет хозяйка. - Прямо.

Рев моторов все ближе.

- Бегом! - командует Пресс.

Мы бежим. Вот и подвал. Еще несколько метров.

- Куда? - слышу за спиной окрик Пресса.

- Запереть... Я сейчас, - каким-то тоненьким голоском откликается хозяйка.

- Назад! - грубо кричит Пресс. - Назад!..

Темное пятно исчезает. Пресс бежит рядом и задыхаясь, ругается. Сверху нарастает тонкий противный визг, от которого внутри все холодеет.

Падая друг на друга, скатываемся по ступенькам подвала вниз. В то же мгновение раздается сильный треск и вслед за тем - оглушительный грохот. Еще взрыв!..

Мертвенный синий свет освещает подвал, в открытую дверь летят комья земли, снега. Слышно, как, удаляясь, плывет в черном небе ненавистный рокот.

- Быстро наверх!

Там, где стоял дом, чернеет груда развалин. Взрыв разметал старенький пятистенник по бревнышкам - одно бревно валяется у самого входа в подвал.