Юность - [32]

- Что за командировка?! Какой я вам Михаил Аркадьевич?! Разболтались! Как надо обращаться?!.

Ах, вот как!.. Чувствуя, что сейчас сорвусь, говорю каким-то странным и звенящим голосом:

- Товарищ старший батальонный комиссар;.. Разрешите...

- Отставить, Прохоров. - Пресс горько вздыхает. - Пятое письмо Кудриной начинаю - не выходит. Не верю!.. Ну, что у тебя стряслось?

Беда моя кажется сейчас такой незначительной, мелкой, что я потерянно молчу, а потом просто прошусь побывать в части.

После некоторого раздумья Пресс устало вздыхает.

- Ладно, поедешь... Иди.

В редакции все такая же тишина. Метников и Гранович работают. Я снова перечитываю злополучную фразу, просматриваю корреспонденцию до конца. Фраза как фраза, просто я читал ее, как стихи: "В под-раз-делешш Лихо-вого..." Получался четырехстопный ямб...

За ночь погода неузнаваемо изменилась. Еще не открыв глаз, чувствую на щеке бархатное щекочущее прикосновение солнца, в прикрытых ресницах дрожит золотисто-оранжевое пятно. И тут же ощущение чего-то хорошего, легкого и радостного пропадает. Память, сработавшая на несколько секунд позже пробуждения, с жестокой точностью воскрешает события вчерашнего дня...

Днем получаю на руки командировочное предписание, прощаюсь с товарищами.

- Давай, давай, двигай! - хмурится Пресс и, задержав мою руку в своей, смотрит колючими глазами. - Смотри на рожон не лезь! Понятно?

Уже далеко за домом догоняет Машенька.

- Сережа, подождите!

Девушка идет прямо по лужам, разбивая золотистые зеркальца, я невольно делаю шаг навстречу. Не забыл ли чего?

- Я попрощаться, - быстро дыша, говорит Машенька. - Пришла из типографии, сказали - вы ушли. Вот и догнала... Хотела вам сказать...

Девушка переводит дух, скупо улыбается.

- Будьте осторожней, Сережа. Вон у нас как пошло...

У меня перехватывает горло. Сколько же хороших людей на свете! Крепко пожимаю руку Машеньки, шагаю вперед.

За селом дорога лучше - свежий ветерок обдувает хорошо накатанный большак, сушит землю. Кое-где, в низинках и выбоинах, блестят лужи, отражая синее кроткое небо, полное задумчивой безмятежности. Горизонт в такую пору кажется шире, бесконечнее - размахнувшимся далям нет, кажется, ни конца, ни краю, и только вдалеке, на самой кромке неба, смутно синеет полоска леса. Простор наполнен чистым, с осенним холодком воздухом.

Идет грузовая машина. Взмахиваю рукой. Обдав горячим облаком отработанного газа, камуфлированная полуторка круто затормаживает. Бросив быстрый оценивающий взгляд, водитель открывает дверцу, коротко приглашает:

- Садитесь.

Машина с места берет большую скорость. Шофер, широкоскулый немолодой человек со шрамом на щеке, молча крутит баранку, зорко поглядывает по сторонам. "Опасается самолетов", - догадываюсь я.

По левую руку от шофера стоит автомат.

- Запасливо, - киваю я.

- Не мешает.

- Далеко путь держите?

Шофер мельком смотрит на меня, чуть заметно усмехается.

- А вы куда, товарищ лейтенант?

Говорю, куда и зачем еду, показываю редакционное удостоверение!! Настороженность шофера как рукой спимает. Он выуживает из кармана замасленных штанов папироску, дружелюбно улыбается.

- Наша газета, знаю! Капитан Левашов у вас там есть - привет ему передавайте.

- Знаете Левашова?

- у нас его в части все знают. Мировой мужик - товарищ капитан!

- Он, кстати, теперь майор.

- Вон как! Ну, это за дело. И про меня, к слову пришлось, он тоже писал. "Фронтовой водитель" называется, - Так вы с ним старые знакомые!

- Я ж говорю: привет передавайте. От сержанта, мол, Колесова.

- Обязательно.

Шофер резко тормозит - впереди неожиданно возникаст глубокая рытвина. Машина, потеряв скорость, натужно ревет.

- Походила ваша полуторка, сержант. Менять уж надо.

- Что вы, товарищ лейтенант! Я на ней в Чкалове до воины работал, тут вот второй год - ни разу не подвела. Разве можно! Я слово дал: до Берлина на ней дойду!

- И дойдете?

- А чего ж, простое дело! За год, глядите, сколько прошли. Зимой, выходит, Белоруссию освобождать будем. А иначе - как же?

Все чаще проносятся навстречу грузовые машины, ужо доставившие к передовой свою кладь, нет-нет, да и проплывет мимо, тяжело покачиваясь на мощных рессорах, санитарная карста. Сбавив скорость, сержант выглядывает из кабины, задрав голову, потом успокоение прибавляет газ.

- Воздуха опасаетесь?

- Его самого. Места тут у нас беспокойные. А груз у меня ответственный - рисковать нельзя.

- Что - снаряды?

- Вроде того, - усмехается шофер.

- Мины?

- Водка! Фронтовые сто граммов!

Я недоверчиво оглядываюсь, смотрю в узкое заднее окошечко кабины. В кузове стоят тяжелые дубовые бочки, перехваченные стальными лентами обручей.

- Ночи пошли холодные, - уже серьезно говорит шофер, - а постель у хлопцев одна - мать-земля сырая...

У начала леска сержант останавливает машину, показывает:

- Так вот и держите. Тридцать второй где-то тут, соседи мы.

Уже захлопнув дверцу, он выглядывает из кабины, машет:

- Счастливо! Привет майору!

Сворачиваю на узкую, еле приметную тропинку, заваленную желтыми, уже начавшими чернеть мокрыми листьями. Головки сапог сразу же становятся темными.