Юность нового века - [53]
Он ничего не видел в своем углу, а видеть хотел, и крутил головой, кричал и отбивался ногами, и всем тыкал в нос селедочной головой.
Селедка мешала тянуться к окну, он сунул ее в карман и одним глазом все же успел еще глянуть на царя. Но царь уже отошел к окну напротив, и Димка увидел только спину, на которой складками морщилось сукно, когда государь махал кому-то рукой на перроне.
Да и это видение исчезло: паровичок дернул состав и быстро побежал к Тихоновой пустыни.
Димка выскочил из своего угла и заорал на пассажиров из соседних купе:
— Вот черти! И откуда вас нанесло! Не разглядел я толком царя!
Все схватились за животы. Давясь смехом, мать сказала:
— Да нельзя же так, Димушка!
— Можно, можно! Царь к моему окну подъехал. А они меня в угол зажали, дух не могу перевести!..
Так в разговорах о царе и доехали до Тихоновой пустыни. А когда стали выбираться из вагона, мужик, что угощал селедкой, помог вынести корзину и, прощаясь, сказал Димке:
— Эк тебя царь поддел: совсем про селедку забыл! Выкинь ее из кармана, а то штаны протухнут. Зачем из-за царя штаны грязнить?
Димка выкинул. Но пока жил в Калуге, от его новых штанов так и несло селедочным рассолом.
СОЛДАТ ВЕРНУЛСЯ
ЛИКА И МИНЬКА
Димка хорошо выспался на мягкой постели у бабушки, поднялся за полдень, никого не нашел дома и вышел на крыльцо.
Дом стоял на косогоре, в тихой улочке, круто сбегавшей к большой реке. А за широкой гладью реки, на пологом бугре, среди сосен, блестели от солнца стекла в деревенских избах.
Только эти избы и напоминали о родном селе, откуда Димка уехал вчера на рассвете. А на городской улице все было чужим и непривычным.
Напротив маленького дома бабушки и тоже на взгорке — словно для него не нашлось хорошей, ровной земли — кособочился ветхий домишко с пристройкой под самой крышей.
Окна в пристройке были раскрыты, и за верстаком стоял невысокий мужчина в полотняной белой рубахе, чем-то похожий на деда Семена, и клеил из бумаги больших белых голубей.
Видно, работал он не один день: голубей набралось у него с десяток. Он перенес их на подоконник и громко сказал:
— Молодежь! Сейчас буду пускать!
Из высоких лопухов выбежали двое — мальчишка и девочка. И мальчишка крикнул:
— Давайте, дядя Костя! Мы готовы!
Дядя Костя подкинул первого голубя. Он сунулся вверх, сделал петлю и зарылся носом в зеленую щетку густой травы. Подкинули второго. Этот полетел лучше: дольше держался на высоте и плавно опустился на брюхо. А третий голубь совсем как живой пролетел по кругу и приземлился далеко-далеко, под горой. И пока ребята бегали за ним, дядя Костя что-то записал в книжечку, а потом вдруг запел, запел и начал довольно потирать руки.
И все голуби стали улетать под гору, и ребята, бегая за ними, здорово взмокли.
— Есть еще? — крикнул мальчишка.
Дядя Костя приложил к уху маленькую граммофонную трубку:
— Ась?
— Все голуби?
— Все!
В доме звонко ударили в сковородку.
— Занесите голубей в сени, я пойду пить чай! — сказал дядя Костя.
Он уселся у распахнутого окна, и к нему слетели с крыши живые сизари и стали что-то клевать на подоконнике. А один уселся на плечо и чуть не запутался в бороде и в длинных волосах дяди Кости. И клевал у него крошки хлеба прямо с ладони.
Дядя Костя придвинул к себе стакан, где-то нажал пальцем на столе, и самовар — ну, прямо как паровичок! — сам подкатил к нему на рельсах. Вот чудно!
По улице прошла белая коза с бубенчиком на ошейнике. Она выбралась в горку, где иногда гремели на мостовой груженые подводы, уперлась передними ногами в высокую крутобокую тумбу, сплошь оклеенную картинками, и стала обрывать бумагу и есть ее. Опять чудно!
А мальчишка с девочкой отнесли в сени голубей, снова уселись в лопухах под забором и начали жевать какую-то травку. Ну, совсем чудно!
Димка не знал, что делать, потянулся и громко зевнул. Мальчишка пошептался с девочкой, вылез из лопухов и подошел к крыльцу. Он насупился, уставился на Димкины смазные сапоги, на ластиковую рубашку с крученым пояском и строго спросил:
— Тат кебя фшат?
— Чего, чего? — удивился Димка.
— Пе нопираев? Тат кебя фшат? — переспросил мальчишка.
— Да, отвяжись! Ты что, немец? Так я тебе мигом дам по сопатке! — Димка сжал кулаки.
— Тоже мне пехтерь деревенский! Вишь надулся, как индюк! Я же по-хорошему: спрашиваю, как звать, — мальчишка вдруг сказал ясно и понятно и протянул руку: — Минька!
— Чего?
— Минька, говорю! Зовут меня так. А тебя?
— Ну, Димка! Давай уж поздоровкаемся!
Подошла девочка, шаркнула по траве правой ногой, зачем-то присела:
— Лика!
— Чего?
— Вот чурбан! Да зовут ее так! Это тебе не деревня, где одни Маньки да Ваньки. Пойдем с нами. Только сапоги-то скинь, не на бульвар идешь! Босиком-то лучше!
Димка не знал, что и думать: Минька бормочет невесть что, заставил сапоги снять, Лика шаркает ножкой, дядя Костя гоняет самовар по рельсам, коза ест бумагу! Чудно все это!
Он сидел с новыми друзьями в лопухах, сдирал кожуру с дикой редьки — Минька сказал, что это свербигуз, — и отправлял в рот мягкие, сочные былинки. От свербигуза шел дух, как от той редьки, за которой Димка лазил однажды в барский огород за Омжеренкой.
