Юность Маркса - [44]

Голова Женевьевы шла кругом.

— Трудно понять, — сказала она и, развернув лист, заглянула на обратную сторону.

«Но если бы даже гессенский сейм и обладал достаточными правами и если бы великое герцогство имело действительную конституцию, то и в этом случае быстро настал бы конец благополучию.

Хищные коршуны в Вене и Берлине очень скоро протянули бы свои когти и задушили бы свободу маленькой страны. Весь немецкий народ должен завоевать себе свободу, и это время, дорогие сограждане, недалеко. Скоро исполнится предсказанное пророком, — близок день воскресения Германии.

Раскройте глаза и сосчитайте ваших угнетателей, которые сильны лишь кровью, высасываемой из вас с помощью армии, состоящей из ваших сыновей и братьев»…

Женевьева устала. Нужно скорее идти в деревню. Благоговейно и робко она сложила развернутое воззвание. «Может быть, они и поймут, а не легко», — мелькнуло в ее усталом мозгу.

Лист был наконец сложен.

Жена портного внезапно увидела начало прокламации и не удержалась, снова прочла:

«К ГЕССЕНСКИМ КРЕСТЬЯНАМ

Этот листок должен возвестить правду гессенской стране. Но кто говорит правду, того вешают. И даже кто читает правдивое слово, может быть осужден клятвопреступными судьями. Поэтому те, которые получат этот листок, должны соблюдать следующее:

1. Они должны заботливо хранить этот листок вне дома от полиции.

2. Они могут давать его на прочтение лишь верным друзьям.

3. Тем, кому они не доверяют, как самим себе, они могут лишь тайно подбрасывать его.

4. Если все-таки листок будет найден у кого-либо из читавших его, надо заявить, что как раз хотел отнести его в окружной совет.

5. Кто не читал листка, который у него нашли, тот, конечно, невиновен.

Мир — хижинам! Войт — дворцам!»

Глава четвертая Аттестат зрелости

1

Письменные экзамены должны начаться 10 августа, устные — не позднее середины сентября. Затем — прочь от постылых гимназических корпусов на улице Иезуитов.

В эту осень семнадцатилетний Маркс впервые покинет надолго родительский дом и старый, милый Трир.

Отец предпочел для него Боннский университет. Карл не спорил. Самостоятельная жизнь влекла юношу неизвестностью, обещанием разгадки бесчисленных вопросов, которые он постоянно ставил перед собой. Пять лет равнодушно носил Карл тугой, узкоплечий гимназический мундир, чтобы сменить его, когда придет время, на студенческий, украшенный галунами и фестонами.

До позднего вечера в комнате выпускника горит лампа, Генриетта на цыпочках проходит к сыну с чашкой кофе. Белая кружевная занавеска неподвижна на окне.

Августовская ночь жжет и давит. Пахнет в саду резедой и полуночницей-маттиолой. Лицо Карла — желтое от усталости и духоты. Черная прядь волос лежит вопросительным знаком на огромном лбу. От нее к вискам разбегаются напряженные густые брови,

Утомление подчеркнуло сходство юноши с отцом «Сын, однако, менее красив: чуть тяжеловат подбородок, короток полный нос, чрезмерно выпуклы губы.

Стулья вокруг Карла завалены книгами и тетрадями. Госпожа Маркс негодует, замечая, что цветной половичок отброшен нетерпеливой ногой к стене, что в тазу,

полном мыльной воды, набухает уроненное полотенце, а на кашемировом фамильном постельном покрывала валяются растрепанные, неряшливые учебники.

Укоризненно вздыхая, она бесшумно приводит комнату в порядок, прячет в шкаф томики Фенелона, Горация, Лесажа, Фукидида, Шиллера, Кольрауша.

«Сколько книг одновременно читает мальчик!» — думает мать с неудовольствием, считая это доказательством небрежного ума и неорганизованного характера.

— Позволю себе заметить, милый Карл, — брюзгливо и наставительно говорит она вслух, — что чистота и, главное, порядок — вовсе не побочные обстоятельства в жизни. Тем более что от этого зависит здоровье и хорошее настроение. Поверь, что при помощи будничного постигается высокое и лучшее.

Карл вздыхает.

Вслед за Генриеттой в комнату сына приходит юстиции советник. Стараясь не шуметь, чтоб не разбудить спящих за стеной меньших детей, он садится за стол, перелистывает брошенные тетради. Крючковатые, горбатые уродцы-буквы кривляются на измазанных, покрытых кляксами страницах.

— Итак, твое решение твердо?.. — спрашивает он, но приступ кашля, тщетно заглушаемый большим желтым платком, мешает ему говорить.

— Да, юридический факультет, — отзывается Карл. Он облегченно захлопывает религиозный трактат, который читал, готовясь к экзамену по богословию, и кладет книгу поверх ободранного Софокла.

Генриетта за спиной сына удовлетворенно кивает головой.

— Лучшее, что Карл может сделать, — это идти по твоему пути, милый Генрих.

— Я хотел бы, — ласково обращается к сыну юстиции советник, — видеть в тебе то, чем, может быть, я сделался бы сам, если бы мир открылся мне при таких же благоприятных обстоятельствах, какие сопутствуют тебе. Ты можешь осуществить и разрушить мои лучшие надежды… Может быть, это и неразумно — я рискую похоронить таким образом свой собственный покой. Но кто, кроме природы, повинен в том, что сильные во всем ином люди бывают слабовольными отцами.

Волнение Генриха передается Карлу. Он прижимает к седеющей голове свою, сине-черную, и растроганно гладит отцовскую руку.